Василий Макарович
Шукшин

Вечно недовольный Яковлев

Приехал в отпуск в село Борис Яковлев... Ему - под со­рок, но семьи в
городе нету, была семья, но чего-то разла­дилось, теперь - никого.
Вообще-то догадывались, почему у него - ни семьи, никого: у Яковлева
скверный характер. Еще по тем временам, когда он жил в селе и работал в
кол­хозе, помнили: вечно он с каким-то насмешливым огоньком в глазах, вечно
подоспеет с ехидным словом... Все присмат­ривается к людям, но не идет с
вопросом или просто с от­крытым словом, а все как-то - со стороны норовит,
сбоку: сощурит глаза и смотрит, как будто поджидает, когда человек
неосторожно или глупо скажет, тогда он подлетит, как ястреб, и клюнет. Он и
походил на ястреба: легкий, поджа­рый, всегда настороженный и недобрый.
У него тут родня большая: мать с отцом еще живые... Со­брались,
гульнули. Гуляли Яковлевы всегда шумно, всегда с драками: то братаны
сцепятся, то зять с тестем, то кумо­вья - по старинке - засопят друг на
друга. Это все знали; что-то было и на этот раз, но не так звонко -
поустали, вид­но, и Яковлевы.
Сам Борис Яковлев крепок на вино: может выпить мно­го, а не качнется,
не раздерет сдуру рубаху на себе. Не все­гда и поймешь, что он пьян; только
когда приглядишься, видно - глаза потемнели, сузились, и в них точно вызов
ка­кой, точно он хочет сказать: "Ну?"
Был он и на этот раз такой.
В доме у него еще шумели, а он, нарядный, пошел к новому клубу: там
собралась молодежь, даже и постарше то­же пришли - ждали: дело воскресное,
из района должна приехать бригада художественной самодеятельности, а вме­сте
с районными хотели выступить и местные - ну, ждали, может, интересно будет.
Яковлев подошел к клубу, пооглядывался... Закурил, сунул руки в карманы
брюк и продолжал с усмешечкой раз­глядывать народ. Может, он ждал, что к
нему радостно по­дойдут погодки его или кто постарше - догадаются с
при­ездом поздравить; у Яковлева деньги на этот случай были в кармане: пошли
бы выпили. Но что-то никто не подходил; Яковлев тискал в кулаке в кармане
деньги и, похоже, злил­ся и презирал всех. Наверно, он чувствовал, что
торчит он тут весьма нелепо: один, чужой всем, стоит, перекидывает из угла в
угол рта папиросину и ждет чего-то, непонятно че­го. Самодеятельность эту он
глубоко имел в виду, он хотел показать всем, какой он - нарядный, даже
шикарный, сколько (немало!) заколачивает в городе, может запросто угостить
водкой... Еще он хотел бы рассказать, что имеет в городе - один! -
однокомнатную квартиру в новом доме, что бригадира своего на стройке он тоже
имеет в виду, сам себе хозяин (он сварщик), что тишина эта сельская ему
как-то... не того, не очень - по ушам бьет, он привык к шу­му и к высоте.
Наверно, он хотел вскользь как-нибудь, между прочим, между стопками в
чайной, хотел бы все это рассказать, это вообще-то понятно... Но никто не
подходил. Погодков что-то не видно, постарше которые... Черт их зна­ет,
может, ждали, что он сам подойдет; некоторых Яковлев узнавал, но тоже не шел
к ним. А чего бы не подойти-то? Нет, он лучше будет стоять презирать всех,
но не подой­дет - это уж... такого мама родила. В его сторону взгляды­вали,
может, даже говорили о нем... Яковлев все это болез­ненно чувствовал, но не
двигался с места. Сплюнул одну "казбечину", полез за другой. Он смотрел и
смотрел на лю­дишек, особенно на молодых ребят и девушек... Сколько их
расплодилось! Конечно, все образованные, начитанные, остроумные... а хоть бы
у кого трояк лишний в кармане! Нет же ни шиша, а стоя-ат, разговоры ведут
разные, басят, соп­ляки, похохатывают... Яковлев жалел, что пришел сюда,
лучше бы опять к своим горлопанам домой, но не мог уж теперь сдвинуться:
слишком долго мозолил глаза тут всем. И он упорно стоял, ненавидел всех... и
видом своим показы­вал, как ему смешно и дико видеть, что они собрались тут,
как бараны, и ждут, когда приедет самодеятельность. Вся радость -
самодеятельность! Одни дураки ногами дрыгают, другие - радуются. "Ну и
житуха! - вполне отчетливо, яс­но, с брезгливостью думал Яковлев. - Всякой
дешевизне рады... Как была деревня, так и осталась, чуть одеваться только
стали получше. Да клуб отгрохали!.. Ну и клуб! - Яковлев и клуб новый
оглядел с презрением. - Сарай длин­ный, в душу мать-то... Они тут тоже
строят! Как же!.. Они то­же от жизни не отстают, клуб замастырили!"
Так стоял и точил злость Яковлев. И тут увидел, идут: его дружок
детства Серега Коноплев с супругой. Идут под руч­ку, честь по чести...
"Ой, ой, - стал смотреть на них Яковлев, - пара гнедых. Как добрые!"
Сергей тоже увидел Яковлева и пошел к нему, улыбаясь издали. И супругу
вел с собой; супругу Яковлев не знал, из другой деревни, наверно.
- Борис?.. - воскликнул Сергей; он был простодушный, мягкий человек,
смолоду даже робкий, Яковлев частенько его бывало колачивал.
- Борис, Борис... - снисходительно сказал Яковлев, по­давая руку
давнему дружку и его жене, толстой женщине с серыми, несколько выпученными
глазами.
- Это Галя, жена, - все улыбался Сергей. - А это друг детства... А я
слышал, что приехал, а зайти... как-то все вре­мя...
- Зря церкву-то сломали, - сказал вдруг Яковлев ни с того ни с сего.
- Как это? - не понял Сергей.
- Некуда народишку приткнуться, смотрю... То бы хоть молились.
- Почему? - удивился Сергей. И Галя тоже с изумлени­ем и интересом
посмотрела на шикарного электросварщи­ка. - Вот... самодеятельность
сегодня... - продолжал Сер­гей. - Поглядим.
- Чего глядеть-то?
- Как же? Спляшут, споют. Ну, как жизнь?
Яковлева вконец обозлило, что этот унылый меринок стоит дыбится... И
его же еще и спрашивает: "Как жизнь?"
- А ваша как? - спросил он ехидно. - Под ручку, смот­рю, ходите...
Любовь, да?
Это уж вовсе было нетактично. Галя даже смутилась, ог­ляделась кругом и
отошла.
- Пойдем выпьем, чем эту муть-то смотреть, - предло­жил Яковлев, не
сомневаясь нисколько, что Серега сразу и двинется за ним.
Но Серега не двинулся.
- Я же не один, - сказал он.
- Ну, зови ее тоже...
- Куда?
- Ну, в чайную...
- Как, в чайную? Пошли в клуб, а пришли в чайную? - Сергей все
улыбался.
- Не пойдешь, что ли? - Яковлев все больше и больше злился на этого
чухонца.
- Да нет уж... другой раз как-нибудь.
- Другого раза не будет.
- Нет, счас не пойду. Был бы один - другое дело, а так... нет.
- Ну пусть она смотрит, а мы... Да мы успеем, пока ва­ша
самодеятельность приедет. Пойдем! - Яковлеву очень не хотелось сейчас
отваливать отсюда одному, невмоготу. Но и стоять здесь тоже тяжко. - Пошли!
По стакашку дер­нем... и пойдешь смотреть свою самодеятельность. А мне на
нее... и на всю вашу житуху глядеть тошно.
Сергей уловил недоброе в голосе бывшего друга.
- Чего так? - спросил он.
- А тебе нравится эта жизнь? - Яковлев кивнул на клуб и на людей
возле клуба.
- Жизнь... как жизнь, - сказал он. - А тебе что, кажет­ся, скучно?
- Да не скучно, а... глаза не глядят, в душу мать-то, - на­калялся
Яковлев. - Стоя-ат... бараны и бараны, курва. И вся радость вот так вот
стоять? - Яковлев прямо, ехидно и насмешливо посмотрел на Серегу: то есть
он и его, Сергея, спрашивал - вся радость, что ли, в этом?
Сергей выправился с годами в хорошего мужика: креп­кий, спокойный,
добрый... Он не понимал, что происходит с Яковлевым, но помнил он этого
ястреба: или здесь кто-ни­будь поперек шерсти погладил - сказал что-нибудь
не так, или дома подрались. Он и спросил прямо:
- Чего ты такой?.. Дома что-нибудь?
- Приехал отдохнуть!.. - Яковлев уж по своему адресу съехидничал. И
сплюнул "казбечину". - Звали же на поезд "Дружбу" - нет, домой, видите ли,
надо! А тут... как на клад­бище: только еще за упокой не гнусят. Неужели так
и жи­вут?
Сергей перестал улыбаться; эта ехидная остервенелость бывшего его
дружка тоже стала ему поперек горла. Но он пока молчал.
- У тя дети-то есть? - спросил Яковлев.
- Есть.
- От этой? - Яковлев кивнул в сторону толстой, серо­глазой жены
Сергея.
- От этой...
- Вся радость, наверно, - допрашивал дальше Яков­лев, - попыхтишь с
ней на коровьем реву, и все?
- Ну а там как?.. - Сергей, видно было, глубоко и горь­ко обиделся,
но еще терпел, еще не хотел показать это. - Лучше?
- Там-то?.. - Яковлев не сразу ответил. Зло и задумчи­во сощурился,
закурил новую, протянул коробку "Казбека" Сергею, но тот отказался. - Там
своя вонь... но уж хоть - в нос ширяет. Хоть этой вот мертвечины нет. Пошли
выпьем!
- Нет, - Сергей, в свою очередь, с усмешкой смотрел на Яковлева.
Тот уловил эту усмешку, удивился.
- Чего ты? - спросил он.
- Ты все такой же, - сказал Сергей, откровенно и нехо­рошо улыбаясь.
Он терял терпение. - Сам воняешь ездишь по свету, а на других сваливаешь.
Нигде не нравится, да?
- А тебе правится?
- Мне нравится.
- Ну и радуйся... со своей пучеглазой. Сколько уже на­строгали?
- Сколько настрогали - все наши. Но если ты еще раз, падали кусок,
так скажешь, я... могу измять твой дорогой костюм, - глаза Сергея смотрели
зло и серьезно.
Яковлев не то что встревожился, а как-то встрепенулся; ему враз
интересно сделалось.
- О-о, - сказал он с облегчением. - По-человечески хоть заговорил. А
то - под ру-учку идут... Дурак, смотреть же стыдно. Кто счас под ручку
ходит!
- Ходил и буду ходить. Ты мне, что ли, указчик?
- Вам укажешь!.. - Яковлев весело, снисходительно, но с любопытством
смотрел на Сергея. - На тракторе ра­ботаешь?
- Не твое поганое дело.
- Дурачок... я же с тобой беседую. Чего ты осердился-то? Бабу обидел?
Их надо живьем закапывать, этих подруг жиз­ни. Гляди!.. обиделся. Любишь,
что ли?
С Яковлевым трудно говорить: как ты с ним ни загово­ри, он все равно
будет сверху - вскрылит вверх и оттуда разговаривает... расспрашивает с
каким-то особым гадким интересом именно то, что задело за больное
собеседника.
- Люблю, - сказал Сергей. - А ты свою... что, закопал, что ли?
Яковлев искренне рассмеялся; он прямо ожил на глазах. Хлопнул Сергея по
плечу и сказал радостно:
- Молоток! Не совсем тут отсырел!.. - странная душа у Яковлева -
витая какая-то: он, правда, возрадовался, что заговорили так... нервно, как
по краешку пошли, он все бы и ходил вот так - по краешку. - Нет, не
удалось закопать: их закон охраняет. А у тебя ничего объект. Где ты ее
на­шел-то? Глаза только... Что у ней с глазами-то? У ней не эта?.. болезнь
такая с глазами есть... Чего она такая пучегла­зая-то?
Сергей по-деревенски широко размахнулся - хотел в лоб угодить
Яковлеву, но тот увернулся, успел, Сергей уда­рил его куда-то в плечо, не
больно. Яковлев этого только и ждал: ногой сильно дал Сереге в живот, тот
скорчился... Яковлев кулаком в голову сшиб его вовсе с ног. И спокойно пошел
было прочь от клуба... Его догнали. Он слышал, что догоняют, но не
поворачивался до последнего мгновения, шел себе беспечно, даже "казбечину"
во рту пожевывал... И вдруг побежал, но тут же чуть отклонился и дал
первому, кто догонял, кулаком наотмашь. Первому он попал, но догоня­ло
несколько, молодые... Хоть и умел Яковлев драться, его скоро сшибли тоже с
ног и несколько попинали, пока не подбежали пожилые мужики и не разняли.
Яковлев встал, сплюнул, оглядел всего себя - ничего су­щественного,
никаких особых повреждений. Отряхнулся. Он был доволен.
- Ну вот... - сказал он, доставая "Казбек", - хоть делом занялись...
- Яковлев насмешливо оглядел окруживших его мужиков и молодых парней. - А
то стоя-ат ждут свою само­деятельность дурацкую.
- Иди отсюда, - посоветовали ему.
- Пойду, конечно... Что же мне, тоже самодеятельность, что ли, с вами
стоять ждать? Кто выпить хочет? Парни...
Никто не изъявил желания пить с Яковлевым.
- Скучно живете, граждане, - сказал Яковлев, помол­чав. Сказал всем,
сказал довольно проникновенно, серьез­но. - Тошно глядеть на вас...
- Еще, что ли, дать?
- Надо было, - сказал кто-то из пожилых мужиков. - Зря разняли.
- Не в этом дело, - сказал Яковлев. - Скучно, - еще раз сказал он,
сказал четко, внятно, остервенело. Сунув ру­ки в карманы шикарных брюк,
пожевал "казбечину"... И по­шел.
Еще немного постояли, глядя вслед Яковлеву... По­вспоминали, какой он
тогда был - всегда был такой. Они все, Яковлевы, такие: вечно недовольные,
вечно кулаки на кого-нибудь сучат...
Тут как раз приехала самодеятельность. И все пошли смотреть
самодеятельность.