Василий Макарович
Шукшин

Забуксовал

Совхозный механик Роман Звягин любил после работы полежать на
самодельном диване, послушать, как сын Ва­лерка учит уроки. Роман заставлял
сына учить вслух, даже задачки Валерка решал вслух.
- Давай, давай, раскачивай барабанные перепонки - дольше влезет, -
говорил отец.
Особенно любил Роман уроки родной литературы. Тут мыслям было
раздольно, вольно... Вспоминалась невозврат­ная молодость. Грустно
становилось.
Однажды Роман лежал так на диване, курил и слушал. Валерка зубрил
"Русь-тройку" из "Мертвых душ".
- "Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая трой­ка, несешься?
Дымом дымится под тобою дорога, гремят мосты, все отстает и остается позади.
Остановился..." Нет, это не надо, - сказал сам себе Валерка. И дальше. -
"Эх, кони, кони, - что за кони! Вихри ли сидят в ваших гри­вах? Чуткое ли
ухо горит во всякой вашей жилке? Заслыша­ли с вышины знакомую песню -
дружно и разом напрягли медные груди и, почти не тронув копытами земли,
превра­тились в одни вытянутые линии, летящие по воздуху, и мчится, вся
вдохновенная богом!.. Русь, куда же несешь­ся ты? Дай ответ!.. Не дает
ответа. Чудным звоном зали­вается..."
- Не торопись, - посоветовал отец. - Чешешь, как... Вдумывайся!
Слова-то вон какие хорошие.
Роман вспомнил, как сам он учил эту самую "Русь-трой­ку", таким же
дуроломом валил, без всякого понятия, - лишь бы отбарабанить.
- Потом жалеть будешь...
- Кого жалеть?
- Что вот так учился - наплевательски. Пожалеешь, да поздно будет.
- Я же учу! Чего ты?
- С толком надо учить, а у тебя одна улица на уме. Куда она денется,
твоя улица? Никуда она не денется. А время пропустишь...
- Хо-о, ты чего?
- Ничего, не хокай - учи.
- А я что делаю?
- Повнимательней, говорю, надо, а не так!.. лишь бы от­брехаться.
Валерка подстегнул дальше свою "тройку", а Роман - опять за думы. И
сладкие эти думы, и в то же время ка­кие-то... нерадостные. Половину жизни
отшагал - и что? Так, глядишь, и вторую протопаешь - и ничегошеньки не
случится. Роман даже взволновался - так вдруг ясно пред­ставилось, как он
дотопает до конца ровной дорожки и... ля­жет. Роман сел на диване. И очень
даже просто - ляжешь и вытянешь ноги, как недавно вытянул Егор Звягин,
двою­родный брат... Да-а.
А в уши сыпалось Валеркино:
- "...Дружно и разом напрягли медные груди и, почти не тронув копытами
земли, превратились..."
Вдруг - с досады, что ли, со злости ли - Роман поду­мал: "А кого
везут-то? Кони-то? Этого... Чичикова?" Роман даже привстал в изумлении...
Прошелся по горнице. Точно, Чичикова везут. Этого хмыря везут, который
мертвые души скупал, ездил по краю. Елкина мать!.. вот так троечка!
- Валерк! - позвал он. - А кто на тройке-то едет?
- Селифан.
- Селифан-то Селифан! То ж - кучер. А кого он ве­зет-то, Селифан-то?
- Чичикова.
- Так... Ну? А тут - Русь-тройка... А?
- Ну. И что?
- Как что? Как что?! Русь-тройка, все гремит, все зали­вается, а в
тройке - прохиндей, шулер...
До Валерки все никак не доходило - и что?
- Да как же?! - по-настоящему заволновался Роман, но спохватился,
махнул рукой. - Учи. Задали, значит, учи, - и чтоб не мешать сыну, вышел
из горницы. А изумление все нарастало. Вот так номер! Мчится, вдохновенная
богом! - а везет шулера. Это что же выходит? - не так ли и ты, Русь?..
Тьфу!..
Роман походил по прихожей комнате, покурил... По­делиться своей
неожиданной странной догадкой не с кем. А очень захотелось поделиться с
кем-нибудь. Тут же явный недосмотр! Мчимся-то мчимся, елки зеленые, а кого
мчим? Можно же не так все понять. Можно понять... Ну и ну! Рома­ну прямо
невтерпеж сделалось. Он вспомнил про школьного учителя Николая Степановича.
Сходить?..
- Валерк! - заглянул Роман в горницу. - Николай Степаныч дома?
- Не знаю. А что? - испугался Валерка.
- Да ничего, учи. Сразу струсил... Чего боишься-то? На­бедокурил опять
чего-нибудь?
- Никого не набедокурил. Чего ты?
- Он в район не собирался ехать?
- Не знаю.
Роман пошел к учителю.
Николай Степаныч был дома, возился в сарае с ка­ким-то хламом. Они с
Романом были хорошо знакомы, учи­тель частенько просил механика насчет
машины съездить куда-нибудь.
- Здравствуйте, Николай Степаныч.
- Здравствуйте, Роман Константиныч! - учитель отрях­нул пыльные руки,
вышел к двери сарая, к свету. - Поте­рял одну штуку... извозился весь.
- Николай Степаныч, - сразу приступил Роман к де­лу, - слушал я счас
сынишку... "Русь-тройку" учит...
- Так.
- И чего-то я подумал: вот летит тройка, все удивляют­ся, любуются,
можно сказать, дорогу дают - Русь-тройка! Там прямо сравнивается. Другие
державы дорогу дают...
- Так...
- А кто в тройке-то? - Роман пытливо уставился в глаза учителю. -
Кто едет-то? Кому дорогу-то?..
Николай Степаныч пожал плечами.
- Чичиков едет...
- Так это Русь-то - Чичикова мчит? Это перед Чичико­вым шапки все
снимают?
Николай Степаныч засмеялся. Но Роман все смотрел ему в глаза - пытливо
и требовательно.
- Да нет, - сказал учитель, - при чем тут Чичиков?
- Ну, а как же? Тройке все дают дорогу, все рассту­паются...
- Русь сравнивается с тройкой, а не с Чичиковым. Здесь имеется...
Здесь - движение, скорость, удалая езда - вот что Гоголь подчеркивает. При
чем тут Чичиков?
- Так он же едет-то, Чичиков!
- Ну и что?
- Да как же? Я тогда не понимаю: Русь-тройка, так же, мол... А в
тройке - шулер. Какая же тут гордость?
Николай Степаныч, в свою очередь, посмотрел на Ро­мана... Усмехнулся.
- Как-то вы... не с того конца зашли.
- Да с какого ни зайди, - в тройке-то Чичиков. Ехай там, например...
Стенька Разин, - все понятно. А тут - ез­дил по краю...
- По губернии.
- Ну по губернии. А может, Гоголь, так и имел в виду: подсуроплю, мол:
пока догадаются - меня уж живого не будет. А?
Николай Степаныч опять засмеялся.
- Как-то... неожиданно вы все это поняли. Странный ка­кой-то
настрой... Чего вы?
- Да вот влетело в башку!..
- Все просто, повторяю: Гоголь был захвачен движени­ем, и пришла мысль
о Руси, о ее судьбе...
- Да это-то я понимаю.
- Ну, а что тогда? Лирическое отступление, конец пер­вого тома... Он
собирался второй писать. Чичикова он уже оставил - до второго тома...
- В тройке оставил-то, вот что меня... это... и заскреб­ло-то. Как же
так, едет мошенник, а... Нет, я понимаю, что тут можно объяснить: движение,
скорость, удалая езда... Черт его знает, вообще-то! Ведь и так тоже можно
подумать, как я.
- Да подумали уже... чего еще? Можно, конечно. Но это уже будет - за
Гоголя. Он-то так не думал.
- Ну, его теперь не спросишь: думал он так или не ду­мал? Да нет, даже
не в этом дело, может, не думал. Но вот влетело же мне в голову!
- Надо сказать, что за всю мою педагогическую деятель­ность, сколько я
ни сталкивался с этим отрывком, ни разу вот так вот не подумал. И ни от кого
не слышал, - Николай Степаныч улыбнулся. - Вот ведь!.. И так можно,
оказыва­ется, понять. Нет, в этом, пожалуй, ничего странного нет... Вы
сынишке-то сказали об этом?
- Нет. Ну, зачем я буду?..
- Не надо. А то... Не надо.
Роман достал папиросы, угостил учителя. Закурили.
- Чего потеряли-то? - спросил Роман.
- Да потерял одну штукенцию... штатив от фотоаппара­та. Хочу закат на
цвет попробовать снять... Не закаты, а пря­мо пожары какие-то. И вот -
потерял, забросил куда-то.
- Закаты теперь дивные, - сказал Роман. - А для чего штатив-то?
- А выдержку-то нужно большую давать. На руках же я не смогу.
- А-а, да. Весной почему-то закаты всегда красивые.
- Да, - учитель посмотрел на Романа и опять невольно рассмеялся. -
Чичиков, да?.. Странно, честное слово. Надо же додуматься!
Роман тоже усмехнулся, хотел было опять воскликнуть: "Ну а кто
едет-то?! Кто?" Но не стал. Несерьезно все это, в самом деле. Ребячество
какое -то.
- А ведь сами небось учили?
- Учил! Помню прекрасно, как зубрил тоже... А через тридцать лет
только дошло, - Роман покачал головой. По­жал руку учителю и пошел домой.
Он - не то что успокоился, а махнул рукой и даже слег­ка пристыдил
себя: "Делать нечего: бегаю, как дурак, вол­нуюсь - Чичикова везут или не
Чичикова?" И опять - как проклятие навалилось - подумал: "Везут-то
Чичикова, ка­кой же вопрос?"
- Тьфу! - Роман бросил окурок и полез опять за пач­кой. - Вот
наказание-то! Это ж надо так... забуксовать. Вот же зараза-то еще -
прилипла. Надо же!..