Василий Макарович
Шукшин

Генерал Малафейкин

Мишка Толстых, плотник СМУ-7, маленький, скула­стый человек с длинными
руками, забайкальский москвич, возвращался из гостей восвояси. От
братца-ленинградца. Брат принял его плохо, сразу кинулся учить жизни...
Мишка обиделся, напился, нахамил жене брата и поехал домой в Москву.
К поезду пришел раньше других. Вошел в купе, забросил чемодан наверх,
попросил у проводницы простыни и одеяло. Ему сказали: "Поедем, тогда
получите простыни". Миш­ка снял ботинки и прилег пока на матрац на верхней
полке. И заснул.
Проснулся ночью. Под ним во тьме негромко разговари­вали двое. Один
голос показался Мишке знакомым. И гово­рил больше как раз этот, знакомый
голос. Мишка прислу­шался.
- Не скажите, не скажите, - негромко говорил голос, - не могу с вами
согласиться. У меня же бывает то и дело: вызываешь его, подлеца, в кабинет:
"Ну, что будем делать?" Молчит. "Что будем делать-то?!" Молчит, жмет
плечами. "Будем продолжать в том же духе?" Гробовое молчание.
- Это они мастера - отмолчаться, - поддержал другой голос, усталый,
немолодой. - Это они умеют.
- Что вы! Молчит, как в рот воды набравши. "Ну, дол­го, - спрашиваю,
- будем в молчанку играть?"
Мишка вспомнил, чей голос напоминает этот голос внизу: Семена Иваныча
Малафейкина, московского соседа из 37-го дома, нелюдимого маляра-шабашника,
инвалид­ного пенсионера. С этим Семеном Иванычем Мишка один раз вместе
халтурил: отделывали квартиру какому-то боль­шому начальнику. Недели полторы
работали, и за все это время Малафейкин сказал, может быть, десять слов. Он
да­же не здоровался, когда приходил на работу. На вопрос, по­чему он молчит,
Малафейкин сказал: "У меня грудь болит с вами трепаться". Но этот, внизу
это, конечно, не Малафей­кин... Но до чего похож голос. Поразительно.
- "Ведь я же тебя, подлеца, из Москвы выселю! - гово­ришь ему. -
Выведешь ведь из терпения - выселю!" - "Не надо", - просит. "А-а, открыл
рот!.. Заговорил?"
- Случается, выселяете?
- Мало. Их же и жалко, подлецов. Что они там будут де­лать?
- Господи!.. Да нам полно людей требуется!
- А вы что там с ними будете делать? Самогон варить? Двое внизу
начальственно - негромко, озабоченно - посмеялись.
- Да-а... У нас тоже хватает этого добра. А как вы боре­тесь с такими?
- Да как... Профилактика плюс милиция. Мучаемся, а не боремся. Устаем.
Приедешь на дачу, затопишь камин, смот­ришь на огонь - обожаю, между
прочим, на огонь смот­реть, - а из огня на тебя... какое-нибудь мурло
смотрит. "Гос­поди, - думаешь, - да отстанете вы от меня когда-нибудь!"
- Как это - смотрит? - не понял другой, усталый собе­седник. -
Мысленно, что ли?
- Ну, насмотришься на них за день-то... Они и кажутся где попало. У
вас дача каменная?
- У меня нету. Я, как маленько посвободнее, еду в дерев­ню к себе. У
меня деревня рядом. А у вас каменная?
- Каменная, двухэтажная. Напрасно отказываетесь от дачи - удобно.
Знаете, как ни устанешь за день, а приедешь, затопишь камин - душа отходит.
- Своя?
- Дача-то?
- Да.
- Нет, конечно! Что вы! У меня два сменных водителя, так один уже
знает: без четверти пять звонит: "Домой, Се­мен Иваныч?" - "Домой, Петя,
домой". Мы с ним дачу на­зываем домом.
Мишка наверху даже заворочался - рассказчика-то то­же Семеном Иванычем
зовут! Как Малафейкина. Что это?
А Семен Иваныч внизу продолжал рассказывать:
- "Домой, - говорю, - Петька, домой. Ну ее к черту, эту Москву, эту
шумиху!" Приезжаем, накладываем дровец в камин...
- А что, никого больше нет?
- Прислуги-то? Полно! Я люблю сам! Сам накладываю дровец, поджигаю...
Славно! Знаете, иногда думаешь: "Дана кой черт мне все эти почести, ордена,
персоналки?.. Жил бы вот так вот в деревне, топил бы печку".
Усталый собеседник тихо, недоверчиво посмеялся.
- Что, не верите? - негромко воскликнул Семен Ива­нович, тоже,
наверно, улыбаясь. - Я вам точно говорю: бросил бы, все бросил бы!
- Что же не бросаете?
- Ну... Все это не так просто, как кажется. А кто позво­лит?
- То-то и оно, - вздохнул собеседник. - Я тоже, зна­ете...
- Наоборот, предлагают повышение. Ну, думаю, нет: у меня от этих дел
голова кругом. Спасибо.
- Сейчас, наверно, на этом совещании были, в связи с... Я что-то такое
краем уха...
- Нет, я по другим делам. Там у нас хватает... А как же, и отдыхаете у
себя в деревне? И летом?
- Почти всегда. Уезжаю к отцу - рыбачим...
- Нет, я в санаториях.
- Где? В Кисловодске?
- И в Кисловодске.
- В основном корпусе?
- Нет, у нас там свой корпус есть.
- Где?
- Не доезжая Кисловодска.
- Где же? Я там все окрестности излазил.
Семен Иваныч посмеялся.
- Нет, тот корпус вы не знаете. Его с дороги не видно.
Помолчали.
- За забором, - пояснил Семен Иваныч.
- А-а... - неопределенно как-то сказал усталый собе­седник. И опять
замолчал.
Семена Иваныча это молчание как будто обеспокоило.
- Скучновато только, честно говоря, - продолжал он. - Ну буфет:
шампанское, фрукты, пятое-десятое... Не в этом же дело! Надоедает же.
- Конечно, - опять очень неопределенно сказал уста­лый. - Я ничего
не имею... Фильмы демонстрируют?
- Ну!.. Но мы знаете, что делаем? Мы эти обычные ман­кируем, а
собираемся одни мужчины, заказываем какой-нибудь такой... с голяшками... Не
уважаете? - Семен Иваныч неуверенно посмеялся. - Интересно вообще-то!
Собеседник никак не откликнулся на это. Молчал.
- А? - спросил Семен Иванович встревоженно.
- Что? - сказал собеседник.
- Не уважаете с голяшками?
- Да я их... это... я их мало видел.
- Ну что вы! Это, знаете, зрелище! Выйдет такая... черт ее... вот уж
она виляет, вот виляет, своим этим... Любопыт­но. Нет, это зрелище, чего ни
говорите.
- Совсем голые?
- Совсем!
- А как же... разве у нас снимают такие фильмы?
Семен Иваныч без опаски, с удовольствием засмеялся.
- Это ж не наши. Это оттуда.
- А-а, - сказал собеседник. - Там - да... Конечно.
- Нет, умеют, умеют, черти. Ничего не скажешь. Но, знаете, что я вам
про все это скажу: красиво!
- Я ничего! - испуганно сказал собеседник.
- Но в душе, наверно, осудили меня.
- Я? Да почему!..
- Осудили, осудили. Не осуждайте. Не торопитесь. Не за­видуйте Семену
Иванычу... Вы же не видите, как Семен Иваныч потом за столом буквально
засыпает. Сидишь, изу­чаешь дело... С вами можно откровенно?
- Да зачем? - торопливо, без всякой усталости сказал собеседник. - Я
прекрасно понимаю. Мне самому прихо­дится...
- О, разумеется! Разумеется, вам тоже приходится не­досыпать,
недоедать... Ах мы, бедненькие! А потом отвер­немся и пальцем покажем:
генерал, пузо отвесил. Вы виде­ли у меня пузо?
- Да нет, почему?! - собеседник явно растерялся. - Я как раз ничего
не имел... Дело же не в этом...
- А в чем? - жестко спросил Семен Иваныч.
- Ну как?..
- Как?
- Не в том дело, кто генерал, кто не генерал. Все мы, в конце концов,
одно дело делаем.
- Да что вы говорите! Смотрите-ка, я и не знал. Неуже­ли все?
Собеседник молчал.
- А? - переспросил Семен Иваныч. Непонятно, почему он рассердился.
Собеседник молчал.
- Что, молчим? Тоже молчим?
- Слушайте!.. - собеседник, чувствовалось, привстал. - В чем,
собственно, дело? Что вы против меня имеете?
- Да упаси боже! - моментально искренне откликнулся Семен Иваныч. -
Ничегошеньки я не имею. Просто спро­сил. Я думал, что вы что-то против меня
имеете. Ничего?
- Ничего, конечно. Вообще-то, пора спать. Сколько сей­час?
Приблизительно?
- Приблизительно-то?.. Эх, оставил свои со светящим­ся циферблатом...
Приблизительно часа два.
- Да, пожалуй. Надо, пожалуй, соснуть. Да?
- Да, конечно. Я еще выпил сегодня малость... Проща­лись с товарищами.
Да, спим.
И сразу замолчали. И больше не говорили.
Мишка не знал, как подумать: кто внизу? Голос порази­тельно похож на
малафейкинский. И зовут Семеном Иванычем... Но как же тогда? Что это? Мишка
знал про Малафейкина почти все, что можно знать про соседа, даже не
интересуясь им специально. Когда-то Малафейкин упал с лесов, сильно
разбился... Был он тогда одинокий, и так оди­ноким остался. Тихий,
молчаливый. К нему в воскресные дни приезжала какая-то женщина старше его. С
девочкой. Кто они Малафейкину - Мишка не знал. Видел во дворе, Малафейкин
гулял с девочкой: девочка возилась в песке, а Малафейкин читал газету.
Может, это была его сестра с доч­кой, потому что как-то не похоже, чтобы тут
было что-то иное. Вот, в сущности, и весь Малафейкин. А генерал вни­зу...
Нет, это совпадение. Бывает же так!
Мишка осторожненько слез с полки, сходил в туалет, взобрался опять
наверх и закрыл глаза. В купе было тихо. Мишка заснул.
Утром Мишка проснулся позже других, перед самой Мо­сквой. Открыл глаза,
глянул вниз, а внизу, у окошка, си­дит... Семен Иваныч Малафейкин. И еще
какой-то человек тоже сидит у окна напротив, лет пятидесяти, румяный.
Си­дят, смотрят в окно. Еще девушка какая-то в брюках - кни­гу читает в
сторонке. Молчат.
Мишка заспал ночной разговор, хотел уж сказать свер­ху: "Здравствуй,
сосед!" И вспомнил... И даже отпрянул вглубь. Оторопел. Полежал,
повспоминал: может, приснил­ся ему этот ночной разговор?
Пока он мучительно вспоминал, румяный человек, слышно, потянулся и
сказал, как говорят долго молчавшие люди:
- Кажется, подъезжаем, - пошуршал какой-то бума­гой на столе -
газету, что ли, свернул, - встал и вышел из купе.
Мишка свесил вниз голову... Девушка глянула на него, потом в окно и
опять уткнулась в книгу. Малафейкин, кур­носый, с маленькими глазками без
ресниц, в галстуке, при­чесанный на пробор, чуть пристукивал пальцами правой
ру­ки по столику - смотрел в окно.
- Привет генералу! - негромко сказал над ним Мишка.
Малафейкин резко вскинул голову... Встретились глаза­ми. Маленькие
глазки Малафейкина округлились от удивле­ния и даже, как показалось Мишке,
испугались.
- О! - сказал Малафейкин неодобрительно. - Явились не запылились...
Откуда это?
Мишка молчал, смотрел на соседа - старался насмеш­ливо.
- Чего это... разъезжаем-то? - даже как-то зло спросил Малафейкин. И
быстро глянул на дверь.
Точно, это он ночью городил про каменные дачи и как он устал от наград
и почестей.
- Чего эт ты ночью плел... - начал было Мишка, но во­шел румяный
человек, и Малафейкин быстро, испуганно повернулся к нему... И встал. И
заговорил:
- Ну что, подъезжаем? - суетливо сунулся к окну, при­гладил пробор на
голове. - Да, уже. Уже Яуза. Так, так...- потоптался чего-то, направился
было из купе, но вернулся, склонился к чемодану.
"Во фраер-то!" - изумился Мишка. Ему сверху было вид­но, как
покраснели уши Малафейкина. Он не стал больше приставать к маляру-шабашнику.
Только с большим любопытством наблюдал за ним сверху.
- Вы не в сторону центра едете? - спросил румяный пассажир. И
почтительно посмотрел на Малафейкина.
- А? - встрепенулся Малафейкин. - Я? Нет, нет... Ме­ня... Нет, в
другую сторону.
- А то хотел присоединиться к вам.
- Нет, нет... Мне в другую.
- Нам в сторону Свиблово, - громко сказал Мишка, потянулся и сел на
полке. Его разбирал смех.
- О, попутчик наш проснулся? - сказал румяный че­ловек. - Доброе
утро, молодой человек! Завидный у вас сон. А я в дороге плохо сплю. Ругаю
себя: да отсыпайся ты, есть же возможность - нет, никак.
Мишка, улыбаясь, смотрел на Малафейкина.
- Нет, мне бы еще столько, ничего бы...
- Дело молодое.
Малафейкин застегнул свой скрипучий желтый чемо­дан, затянул ремни,
подхватил его, выставил в коридор... Из коридора же, не входя в купе, снял с
вешалки кожаное пальто, снял с полки шляпу и ушел одеваться в коридор,
подальше.
"Трусит - разоблачу, - понял Мишка. - На кой ты мне черт нужен!"
Больше Малафейкин в купе не входил. Оделся, взял че­модан и ушел в
тамбур.
Однако на перроне Мишка скараулил его. Догнал, пошел рядом.
- Что, хватил вчера лишнего, что ли? - спросил миро­любиво. - Чего
турусил-то ночью? Зачем?
- Отвяжись! - рявкнул вдруг Малафейкин. И покрас­нел, как свекла. -
Чего ты пристал?! Не похмелился? Иди похмелись! Чего ты пристал к человеку?!
На них оглянулись... Некоторые даже придержали шаг, ожидая скандала.
Мишка, опасаясь всяких этих штучек, связанных с объ­яснением,
приотстал. Но Малафейкина из вида не выпускал. Он обозлился на него.
Вместе сели в метро... Мишка все следил за Малафейкиным, не знал
только, как вывести на чистую воду этого прохвоста. Чуть чего, тот милицию
станет звать.
В вагоне Малафейкин осторожно огляделся... И напорол­ся на прямой,
уничтожающий Мишкин взгляд. Мишка под­мигнул ему. Уши Малафейкина опять
зацвели маковым цве­том. Жесткий воротник кожаного пальто подпирал сзади его
шляпу... Малафейкин больше не оглядывался.
На выходе из метро, на эскалаторе, Мишка опять при­близился к
Малафейкину... Заговорил на ухо ему:
- Ты не ори только, не ори... Я один вопрос поставлю и больше не буду.
У меня брательник в Питере такой же... при­дурок: тоже строит из себя. Чего
вы из себя корежите-то? Че­го вы добиваетесь этим? А? Я серьезно спрашиваю.
Малафейкин молчал. Смотрел вверх, вперед.
- Вам что, легче, что ли, становится после этого?
Малафейкин молчал.
- Зачем врал-то ночью мужику? А?
Как эскалатор изготовился столкнуть их - вышел на прямую - Малафейкин
стал искать глазами милиционера... Мишка обогнал его и, оглядываясь, пришел
раньше к ав­тобусной остановке.
"Я тебя дома, во дворе, допеку", - решил.
Около дома, когда сошли с автобуса, Мишка опять по­шел было к
Малафейкину, но тот вдруг болезненно смор­щился, затряс головой так, что
шляпа чуть не съехала с го­ловы, затопал ногой и закричал:
- Не подходи! Не подходи ко мне! Не подходи! - про­кричал так,
повернулся и скоро пошагал к дому. Почти по­бежал. Большой желтый чемодан с
ремнями колотил его по ноге. Кожаное пальто надламывалось и приятно шумело.
Шляпу Малафейкин поправил на ходу левой рукой... Не ог­лянулся ни разу.
Мишке чего-то вдруг стало жалко его.
- Звонарь, - сказал он негромко, сам себе. - Дача у не­го, видите
ли. С камином, видите ли... Во звонарь-то! Они, видите ли, жить умеют...
Звонари.
И тоже пошел. В магазин. Сигарет купить. У него сигареты кончились.