|
Василий Шукшин. Осенью
Паромщик Филипп Тюрин дослушал последние известия по радио, поторчал
еще за столом, помолчал строго...
- Никак не могут уняться! - сказал он сердито.
- Кого ты опять? - спросила жена Филиппа, высокая старуха с мужскими
руками и с мужским басовитым голосом.
- Бомбят! - Филипп кивнул на репродуктор.
- Кого бомбят?
- Вьетнамцев-то.
Старуха не одобряла в муже его увлечение политикой, больше того, это
дурацкое увлечение раздражало ее. Бывало, что они всерьез ругались из-за
политики, но сейчас старухе не хотелось ругаться - некогда, она собира-
лась на базар. Филипп, строгий, сосредоточенный, оделся потеплее и пошел
к парому. Паромщиком он давно, с войны. Его ранило в голову, в наклон
работать - плотничать - он больше не мог, он пошел паромщиком.
Был конец сентября, дуло после дождей, наносило мразь и холод. Под
ногами чавкало. Из репродуктора у сельмага звучала физзарядка, ветер
трепал обрывки музыки и бодрого московского голоса. Свинячий визг по се-
лу и крик петухов был устойчивей, пронзительней.
Встречные односельчане здоровались с Филиппом кивком головы и поспе-
шали дальше - к сельмагу за хлебом или к автобусу, тоже на базар торопи-
лись.
Филипп привык утрами проделывать этот путь - от дома до парома, со-
вершал его бездумно. То есть он думал о чем-нибудь, но никак не о пароме
или о том, например, кого он будет переправлять целый день. Тут все по-
нятно. Он сейчас думал, как унять этих американцев с войной. Он удивлял-
ся, но никого не спрашивал: почему их не двинут нашими ракетами? Можно
же за пару дней все решить. Филипп смолоду был очень активен. Активно
включился в новую жизнь, активничал с колхозами... Не раскулачивал,
правда, но спорил и кричал много - убеждал недоверчивых, волновался.
Партийцем он тоже не был, как-то об этом ни разу не зашел разговор с от-
ветственными товарищами, но зато ответственные никогда без Филиппа не
обходились: он им от души помогал. Он втайне гордился, что без него ни-
как не могут обойтись. Нравилось накануне выборов, например, обсуждать в
сельсовете с приезжими товарищами, как лучше провести выборы: кому дос-
тавить урну домой, а кто и сам придет, только надо сбегать утром напом-
нить... А были и такие, что начинали артачиться: "Они мне коня много да-
вали - я просил за дровами?.." Филипп прямо в изумление приходил от та-
ких слов. "Да ты что, Егор,- говорил он мужику,- да рази можно сравни-
вать?! Вот дак раз! Тут политическое дело, а ты с каким-то конем: спутал
телятину с..." И носился по селу, доказывал. И ему тоже доказывали, с
ним охотно спорили, не обижались на него, а говорили: "Ты им скажи
там..." Филипп чувствовал важность момента, волновался, переживал. "Ну
народ! - думал он, весь объятый заботами большого дела. - Обормоты дре-
мучие". С годами активность Филиппа слабела, и тут его в голову-то
шваркнуло - не по силам стало активничать и волноваться. Но он по-преж-
нему все общественные вопросы принимал близко к сердцу, беспокоился.
На реке ветер похаживал добрый. Стегал и толкался... Канаты гудели.
Но хоть выглянуло солнышко, и то хорошо.
Филипп сплавал туда-сюда, перевез самых нетерпеливых, дальше пошло
легче, без нервов. И Филипп наладился было опять думать про американцев,
но тут подъехала свадьба... Такая - нынешняя: на легковых, с лентами, с
шарами. В деревне теперь тоже завели такую моду. Подъехали три машины...
Свадьба выгрузилась на берегу, шумная, чуть хмельная... весьма и весьма
показушная, хвастливая. Хоть и мода - на машинах-то, с лентами-то,- но
еще редко, еще не все могли достать машины.
Филипп с интересом смотрел на свадьбу. Людей этих он не знал - нез-
дешние, в гости куда-то едут. Очень выламывался один дядя в шляпе... По-
хоже, что это он добыл машины. Ему все хотелось, чтоб получился размах,
удаль. Заставил баяниста играть на пароме, первый пустился в пляс - пок-
рикивал, дробил ногами, смотрел орлом. Только на него-то и смотреть было
неловко, стыдно. Стыдно было жениху с невестой - они трезвее других, со-
вестливее. Уж он кобенился-кобенился, этот дядя в шляпе, никого не зара-
зил своим деланным весельем, устал... Паром переплыл, машины съехали, и
свадьба укатила дальше.
А Филипп стал думать про свою жизнь. Вот как у него случилось в моло-
дости с женитьбой. Была в их селе девка Марья Ермилова, красавица, Круг-
лоликая, румяная, приветливая... Загляденье. О такой невесте можно
только мечтать на полатях. Филипп очень любил ее, и Марья тоже его люби-
ла - дело шло к свадьбе, Но связался Филипп с комсомольцами... И опять
же: сам комсомольцем не был, но кричал и ниспровергал все наравне с ни-
ми. Нравилось Филиппу, что комсомольцы восстали против стариков
сельских, против их засилья. Было такое дело: поднялся весь молодой соз-
нательный народ против церковных браков. Неслыханное творилось... Стари-
ки ничего сделать не могут, злятся, хватаются за бичи - хоть бичами, да
исправить молокососов, но только хуже толкают их к упорству. Веселое бы-
ло время. Филипп, конечно, тут как тут: тоже против веньчанья, А Марья -
нет, не против: у Марьи мать с отцом крепкие, да и сама она окончательно
выпряглась из передовых рядов: хочет венчаться. Филипп очутился в тяже-
лом положении. Он уговаривал Марью всячески (он говорить был мастер, за
это, наверно, и любила его Марья - искусство, редкое на селе), убеждал,
сокрушал темноту деревенскую, читал ей статьи разные, фельетоны, зубос-
калил с болью в сердце... Марья ни в какую: венчаться, и все. Теперь,
оглядываясь на свою жизнь, Филипп знал, что тогда он непоправимо сглу-
пил. Расстались они с Марьей, Филипп не изменился потом, никогда не жа-
лел и теперь не жалеет, что посильно, как мог участвовал в переуст-
ройстве жизни, а Марью жалел. Всю жизнь сердце кровью плакало и болело.
Не было дня, чтобы он не вспомнил Марью. Попервости было так тяжко, что
хотел руки на себя наложить. И с годами боль не ушла. Уже была семья -
по правилам гражданского брака - детишки были... А болело и болело по
Марье сердце. Жена его, Фекла Кузовникова, когда обнаружила у Филиппа
эту его постоянную печаль, возненавидела Филиппа. И эта глубокая тихая
ненависть тоже стала жить в ней постоянно. Филипп не ненавидел Феклу,
нет... Но вот на войне, например, когда говорили: "Вы защищаете ваших
матерей, жен...", Филипп вместо Феклы видел мысленно Марью. И если бы
случилось погибнуть, то и погиб бы он с мыслью о Марье. Боль не ушла с
годами, но, конечно, не жгла так, как жгла первые женатые годы. Между
прочим, он тогда и говорить стал меньше. Активничал по-прежнему, гово-
рил, потому что надо было убеждать людей, но все как будто вылезал из
своей большой горькой думы. Задумается-задумается, потом спохватится - и
опять вразумлять людей, опять раскрывать им глаза на новое, небывалое. А
Марья тогда... Марью тогда увезли из села. Зазнал ее какой-то (не ка-
кой-то, Филипп потом с ним много раз встречался) богатый парень из Кра-
юшкина, приехали, сосватали и увезли. Конечно, венчались. Филипп спустя
год спросил у Павла, мужа Марьи: "Не совестно было? В церкву-то попер-
ся..." На что Павел сделал вид, что удивился, потом сказал: "А чего мне
совестно-то должно быть?" - "Старикам-то поддался". - "Я не поддался, -
сказал Павел, - я сам хотел венчаться".- "Вот я и спрашиваю,- растерялся
Филипп,- не совестно? Старикам уж простительно, а вы-то?.. Мы же так ни-
когда из темноты не вылезем". На это Павел заматерился. Сказал: "Пошли
вы!.." И не стал больше разговаривать. Но что заметил Филипп: при встре-
чах с ним Павел смотрел на него с какой-то затаенной злостью, с болью
даже, как если бы хотел что-то понять и никак понять не мог. Дошел слух,
что живут они с Марьей неважно, что Марья тоскует, Филиппу этого только
не хватало: запил даже от нахлынувшей новой боли, но потом пить бросил и
жил так - носил постоянно в себе эту боль-змею, и кусала она его и куса-
ла, но притерпелся.
Такие-то невеселые мысли вызвала к жизни эта свадьба на машинах. С
этими мыслями Филипп еще поплавал туда-сюда, подумал, что надо, пожалуй,
выпить в обед стакан водки - ветер пронизывал до костей и душа чего-то
заскулила. Заныла, прямо затревожилась.
"Раза два еще сплаваю и пойду на обед",- решил Филипп.
Подплывая к чужому берегу (у Филиппа был свой берег, где его родное
село, и чужой), он увидел крытую машину и кучку людей около машины.
Опытный глаз Филиппа сразу угадал, что это за машина и кого она везет в
кузове: покойника. Люди возят покойников одинаково: у парома всегда вы-
лезут из кузова, от гроба, и так как-то стоят и смотрят на реку, и мол-
чат, что сразу все ясно.
"Кого же это? - подумал Филипп, вглядываясь в людей. - Из какой-ни-
будь деревни, что вверх по реке, потому что не слышно было, чтобы кто-то
поблизости помер. Только почему же - откуда-то везут? Не дома, что ли,
помер, а домой хоронить везут?"
Когда паром подплыл ближе к берегу, Филипп узнал в одном из стоящих у
машины Павла, Марьиного мужа. И вдруг Филипп понял, кого везут... Марью
везут. Вспомнил, что в начале лета Марья ехала к дочери в город. Они по-
говорили с Филиппом, пока плыли. Марья сказала, что у дочери в городе
родился ребенок, надо помочь пока. Поговорили тогда хорошо. Марья расс-
казала, что живут они ничего, хорошо, дети (трое) все пристроились, сама
она получает пенсию. Павел тоже получает пенсию, но еще работает, сто-
лярничает помаленьку на дому. Скота много не держат, но так-то все
есть... Индюшек наладилась держать. Дом вот перебрали в прошлом году:
сыновья приезжали, помогли. Филипп тоже рассказал, что тоже все хорошо
пока, пенсию тоже получает, здоровьишком пока не жалуется, хотя к погоде
голова побаливает. А Марья сказала, что у нее сердце чего-то.,. Мается
сердцем. То ничего-ничего, а то как сожмет, сдавит... Ночью бывает: как
заломит-заломит, хоть плачь. И вот, видно, конец Марье... Филипп как уз-
нал Павла, так ахнул про себя. В жар кинуло,
Паром стукнулся о шаткий припоромок (причал). Вдели цепи с парома в
кольца припоромка, заклячили ломиками... Крытая машина пробовала уже пе-
редними колесами бревна припоромка, бревна хлябали, трещали, скрипели...
Филипп как завороженный стоял у своего весла, смотрел на машину. Гос-
поди, господи, Марью везут, Марью... Филиппу полагалось показать шоферу,
как ставить на пароме машину, потому что сзади еще заруливали две, но он
как прирос к месту, все смотрел на машину, на кузов.
- Где ставить-то?! - крикнул шофер.
- А?
- Где ставить-то?
- Да ставь...- Филипп неопределенно махнул рукой. Все же никак он не
мог целиком осознать, что везут мертвую Марью... Мысли вихлялись в голо-
ве, не собирались воедино, в скорбный круг. То он вспоминал Марью, как
она рассказывала ему вот тут, на пароме, что живут они хорошо... То мо-
лодой ее видел, как она... Господи, господи... Марья... Да ты ли это?
Филипп отодрал наконец ноги с места, подошел к Павлу.
Павла жизнь скособочила. Лицо еще свежее, глаза умные, ясные, а осан-
ки никакой. И в глазах умных большая спокойная грусть.
- Что, Павел?..-спросил Филипп.
Павел мельком глянул на него, не понял вроде, о чем его спросили,
опять стал смотреть вниз, в доски парома. Филиппу неловко было еще спра-
шивать... Он вернулся опять к веслу. А когда шел, то обошел крытую маши-
ну с задка кузова, заглянул туда - гроб. И открыто заболело сердце, и
мысли собрались воедино: да, Марья.
Поплыли. Филипп машинально водил рулевым веслом и все думал: "Марьюш-
ка, Марья..." Самый дорогой человек плывет с ним последний раз... Все
эти тридцать лет, как он паромщиком, он наперечет знал, сколько раз
Марья переплывала на пароме. В основном все к детям ездила в город; то
они учились там, то устраивались, то когда у них детишки пошли... И
вот-нету Марьи.
Паром подвалил к этому берегу. Опять зазвякали цепи, взвыли моторы...
Филипп опять стоял у весла и смотрел на крытую машину. Непостижимо...
Никогда в своей жизни он не подумал: что, если Марья умрет? Ни разу так
не подумал. Вот уж к чему не готов был, к ее смерти. Когда крытая машина
стала съезжать с парома, Филипп ощутил нестерпимую боль в груди. Охвати-
ло беспокойство: что-то он должет сделать! Ведь увезут сейчас. Совсем.
Ведь нельзя же так: проводил глазами, и все. Как же быть? И беспокойство
все больше овладевало им, а он не трогался с места, и от этого станови-
лось вовсе не по себе.
"Да проститься же надо было!..- понял он, когда крытая машина взбира-
лась уже на взвоз.- Хоть проститься-то!.. Хоть посмотреть-то последний
раз. Гроб-то еще не заколочен, посмотреть-то можно же!" И почудилось Фи-
липпу, что эти люди, которые провезли мимо него Марью, что они не должны
так сделать - провезти, и все. Ведь если чье это горе, так больше всего
- его горе, В гробу-то Марья. Куда же они ее?.. И опрокинулось на Филип-
па все не изжитое жизнью, не истребленное временем, незабытое, дорогое
до боли... Вся жизнь долгая стояла перед лицом - самое главное, самое
нужное, чем он жив был... Он не замечал, что плачет. Смотрел вслед чудо-
вищной машине, где гроб... Машина поднялась на взвоз и уехала в улицу,
скрылась. Вот теперь жизнь пойдет как-то иначе: он привык, что на земле
есть Марья. Трудно бывало, тяжко - он вспоминал Марью и не знал си-
ротства. Как же теперь-то будет? Господи, пустота какая, боль какая!
Филипп быстро сошел с парома: последняя машина, только что съехавшая,
замешкалась чего-то... Филипп подошел к шоферу.
- Догони-ка крытую... с гробом, - попросил он, залезая в кабину.
- А чего?.. Зачем?
- Надо.
Шофер посмотрел на Филиппа, ничего больше не спросил, поехали, Пока
ехали по селу, шофер несколько раз присматривался сбоку к Филиппу.
- Это краюшкинские, что ли? - спросил он, кивнув на крытую машину
впереди. Филипп молча кивнул.
- Родня, что ли? - еще спросил шофер.
Филипп ничего на это не сказал. Он опять смотрел во все глаза на кры-
тый кузов. Отсюда виден был гроб посередке кузова... Люди, которые сиде-
ли по бокам кузова, вдруг опять показались Филиппу чуждыми - и ему, и
этому гробу. С какой стати они-то там? Ведь в гробу Марья.
- Обогнать, что ли? - спросил шофер.
- Обгони... И ссади меня.
Обогнали фургон... Филипп вылез из кабины и поднял руку. И сердце
запрыгало, как будто тут сейчас должно что-то случиться такое, что всем,
и Филиппу тоже, станет ясно: кто такая ему была Марья. Не знал он, что
случится, не знал, какие слова скажет, когда машина с гробом остановит-
ся... Так хотелось посмотреть Марью, так это нужно было, важно. Нельзя
же, чтобы она так и уехала, ведь и у него тоже жизнь прошла, и тоже ни-
кого не будет теперь... Машина остановилась.
Филипп зашел сзади... Взялся за борт руками и полез по железной этой
короткой лесенке, которая внизу кузова.
- Павел...- сказал он просительно и сам не узнал своего голоса: так
просительно он не собирался говорить. - Дай я попрощаюсь с ней... Отк-
рой, хоть гляну.
Павел вдруг резко встал и шагнул к нему... Филипп успел близко уви-
деть его лицо... Изменившееся лицо, глаза, в которых давеча стояла
грусть, теперь они вдруг сделались злые...
- Иди отсюда! - негромко, жестоко сказал Павел. И толкнул Филиппа в
грудь.
Филипп не ждал этого, чуть не упал, удержался, вцепившись в ку-
зов.Иди!..- закричал Павел, И еще толкнул, и еще - да сильно толкал. Фи-
липп изо всех сил держался за кузов, смотрел на Павла, не узнавал его. И
ничего не понимал.
|
