Василий Макарович
Шукшин

Ванька Тепляшин

Ванька Тепляшин лежал у себя в сельской больнице с яз­вой
двенадцатиперстной кишки. Лежал себе и лежал. А приехал в больницу какой-то
человек из районного города, Ваньку вызвал к себе врач, они с тем человеком
крутили Ваньку, мяли, давили на живот, хлопали по спине... Пого­ворили о
чем-то между собой и сказали Ваньке:
- Поедешь в городскую больницу?
- Зачем? - не понял Ванька.
- Лежать. Также лежать, как здесь лежишь. Вот... Сергей Николаевич
лечить будет.
Ванька согласился.
В горбольнице его устроили хорошо. Его там стали назы­вать
"тематический больной".
- А где тематический больной-то? - спрашивала сестра.
- Курит, наверно, в уборной, - отвечали соседи Ванькины. - Где же
еще.
- Опять курит? Что с ним делать, с этим тематиче­ским...
Ваньке что-то не очень нравилось в горбольнице. Все рас­сказал соседям
по палате, что с ним случалось в жизни: как у него в прошлом году шоферские
права хотели отнять, как один раз тонул с машиной...
- Лед впереди уже о так от горбатится - горкой... Я от­крыл дверцу,
придавил газку. Вдруг - вниз поехал!.. - Ванька, когда рассказывает,
торопится, размахивает ру­ками, перескакивает с одного на другое. - Ну,
поехал!.. Натурально, как с горки! Вода - хлобысь мне в ветровое стекло! А
дверку льдиной шваркнуло и заклинило. И я, на­турально, иду ко дну, а дверку
не могу открыть. А сам уже плаваю в кабине. Тогда я другую нашарил, вылез из
каби­ны-то и начинаю осматриваться...
- Ты прямо, как это... как в баню попал: "вылез, начи­наю
осматриваться". Меньше ври-то.
Ванька на своей кровати выпучил честные глаза.
- Я вру?! - некоторое время он даже слов больше не на­ходил. -
Хот... Да ты что? Как же я врать стану! Хот...
И верно, посмотришь на Ваньку - и понятно станет, что он, пожалуй, и
врать-то не умеет. Это ведь тоже - уметь надо.
- Ну, ну? Дальше, Вань. Не обращай внимания.
- Я, значит, смотрю вверх - вижу: дыра такая голубая, это куда я
провалился... Я туда погреб.
- Да сколько ж ты под водой-то был?
- А я откуда знаю? Небось недолго, это я рассказываю долго. Да еще
перебивают...
- Ну, ну?
- Ну, вылез... Ко мне уже бегут. Завели в первую избу...
- Сразу - водки?
- Одеколоном сперва оттерли... Я целую неделю потом "красной
гвоздикой" вонял. Потом уж за водкой сбегали.
...Ванька и не заметил, как наладился тосковать. Стоял часами у окна,
смотрел, как живет чужая его уму и сердцу улица. Странно живет: шумит,
кричит, а никто друг друга не слышит. Все торопятся, но оттого, что сверху
все люди оди­наковы, кажется, что они никуда не убегают: какой-то
за­гадочный бег на месте. И Ванька скоро привык скользить взглядом по улице
- по людям, по машинам... Еще пройдет, надламываясь в талии, какая-нибудь
фифочка в короткой юбке, Ванька проводит ее взглядом. А так - все
одинаково. К Ваньке подступила тоска. Он чувствовал себя одиноко.
И каково же было его удивление, радость, когда он в этом мире внизу
вдруг увидел свою мать... Пробирается че­рез улицу, оглядывается - боится.
Ах, родная ты, родная! Вот догадалась-то.
- Мама идет! - закричал он всем в палате радостно. Так это было
неожиданно, так она вольно вскрикнула, радость человеческая, что все
засмеялись.
- Где, Ваня?
- Да вон! Вон, с сумкой-то! - Ванька свесился с подо­конника и
закричал: - Ма-ам!
- Ты иди встреть ее внизу, - сказали Ваньке. - А то ее еще не
пропустят: сегодня не приемный день-то.
- Да пустят! Скажет - из деревни... - гадать стали.
- Пустят! Если этот стоит, худой такой, с красными гла­зами, этот
сроду не пустит.
Ванька побежал вниз.
А мать уже стояла возле этого худого с красными глаза­ми, просила его.
Красноглазый даже и не слушал ее.
- Это ко мне! - издали еще сказал Ванька. - Это моя мать.
- В среду, субботу, воскресенье, - деревянно прокуко­вал
красноглазый.
Мать тоже обрадовалась, увидев Ваньку, даже и пошла было навстречу ему,
но этот красноглазый придержал ее.
- Назад.
- Да ко мне она! - закричал Ванька. - Ты что?!
- В среду, субботу, воскресенье, - опять трижды отсту­кал этот...
вахтер, что ли, как их там называют.
- Да не знала я, - взмолилась мать, - из деревни я... Не знала я,
товарищ. Мне вот посидеть с им где-нибудь, ма­ленько хоть...
Ваньку впервые поразило, - он обратил внимание, - какой у матери
сразу сделался жалкий голос, даже какой-то заученно-жалкий, привычно-жалкий,
и как она сразу пере­скочила на этот голос... И Ваньке стало стыдно, что
мать так униженно просит. Он велел ей молчать:
- Помолчи, мам.
- Да я вот объясняю товарищу... Чего же?
- Помолчи! - опять велел Ванька. - Товарищ, - веж­ливо и с
достоинством обратился он к вахтеру, но вахтер да­же не посмотрел в его
сторону. - Товарищ! - повысил го­лос Ванька. - Я к вам обращаюсь!
- Вань, - предостерегающе сказала мать, зная про сы­на, что он ни с
того ни с сего может соскочить с зарубки.
Красноглазый все безучастно смотрел в сторону, словно никого рядом не
было и его не просили сзади и спереди.
- Пойдем вон там посидим, - изо всех сил спокойно сказал Ванька
матери и показал на скамеечку за вахтером. И пошел мимо него.
- Наз-зад, - как-то даже брезгливо сказал тот. И хотел развернуть
Ваньку за рукав.
Ванька точно ждал этого. Только красноглазый коснулся его, Ванька
движением руки вверх резко отстранил руку вахтера и, бледнея уже, но еще
спокойно, сказал матери:
- Вот сюда вот, на эту вот скамеечку.
Но и дальше тоже ждал Ванька - ждал, что красногла­зый схватит его
сзади. И красноглазый схватил. За воротник Ванькиной полосатой пижамы. И
больно дернул. Ванька поймал его руку и так сдавил, что красноглазый рот
скри­вил.
- Еще раз замечу, что ты свои руки будешь распус­кать... - заговорил
Ванька ему в лицо негромко, не сразу находя веские слова, - я тебе... я
буду иметь с вами очень серьезный разговор.
- Вань, - чуть не со слезами взмолилась мать. - Госпо­ди, господи...
- Садись, - велел Ванька чуть осевшим голосом. - Са­дись вот сюда.
Рассказывай, как там?..
Красноглазый на какое-то короткое время оторопел, по­том пришел в
движение и подал громкий голос тревоги.
- Стигаеев! Лизавета Сергеевна!.. - закричал он. - Ко мне! Тут
произвол!.. - и он, растопырив руки, как если бы надо было ловить буйно
помешанного, пошел на Ваньку. Но Ванька сидел на месте, только весь
напружинился и смотрел снизу на красноглазого. И взгляд этот остановил
красноглазого. Он оглянулся и опять закричал: - Стигаеев!
Из боковой комнаты, из двери выскочил квадратный Ев­стигнеев в белом
халате, с булочкой в руке.
- А? - спросил он, не понимая, где тут произвол, ка­кой произвол.
- Ко мне! - закричал красноглазый. И, растопырив ру­ки, стал падать
на Ваньку.
Ванька принял его... Вахтер отлетел назад. Но тут уже и Евстигнеев
увидел "произвол" и бросился на Ваньку.
...Ваньку им не удалось сцапать... Он не убегал, но не да­вал себя
схватить, хоть этот Евстигнеев был мужик крепкий и старались они с
красноглазым во всю силу, а Ванька еще стерегся, чтоб поменьше летели стулья
и тумбочки. Но все равно, тумбочка вахтерская полетела, и с нее полетел
гра­фин и раскололся. Крик, шум поднялся... Набежало белых халатов. Прибежал
Сергей Николаевич, врач Ванькин... Красноглазого и Евстигнеева еле-еле
уняли. Ваньку повели наверх. Сергей Николаевич повел. Он очень расстроился.
- Ну как же так, Иван?..
Ванька, напротив, очень даже успокоился. Он понял, что сейчас он поедет
домой. Он даже наказал матери, чтоб она подождала его.
- На кой черт ты связался-то с ним? - никак не мог по­нять молодой
Сергей Николаевич. Ванька очень уважал это­го доктора.
- Он мать не пустил.
- Да сказал бы мне, я бы все сделал! Иди в палату, я ее приведу.
- Не надо, мы счас домой поедем.
- Как домой? Ты что?
Но Ванька проявил непонятную ему самому непреклон­ность. Он потому и
успокоился-то, что собрался домой. Сергей Николаевич стал его уговаривать в
своем кабинетике... Сказал даже так:
- Пусть твоя мама поживет пока у меня. Дня три. Сколь­ко хочет! У меня
есть где пожить. Мы же не довели дело до конца. Понимаешь? Ты просто меня
подводишь. Не обращай внимания на этих дураков! Что с ними сделаешь? А мама
бу­дет приходить к тебе...
- Нет, - сказал Ванька. Ему вспомнилось, как мать уни­женно просила
этого красноглазого... - Нет. Что вы!
- Но я же не выпишу тебя!
- Я из окна выпрыгну... В пижаме убегу ночью.
- Ну-у - огорченно сказал Сергей Николаевич. - Зря ты.
- Ничего, - Ваньке было даже весело. Немного только жаль, что
доктора... жалко, что он огорчился. - А вы най­дете кого-нибудь еще с
язвой... У окна-то лежит, рыжий-то, у него же тоже язва.
- Не в этом дело. Зря ты, Иван.
- Нет, - Ваньке становилось все легче и легче. - Не обижайтесь на
меня.
- Ну, что ж... - Сергей Николаевич все же очень рас­строился. - Так
держать тебя тоже бесполезно. Может, подумаешь?.. Успокоишься...
- Нет. Решено.
Ванька помчался в палату - собрать кой-какие свои ве­щички. В палате
его стали наперебой ругать:
- Дурак! Ты бы пошел...
- Ведь тебя бы вылечили здесь, Сергей Николаевич до­вел бы тебя до
конца.
Они не понимали, эти люди, что скоро они с матерью сядут в автобус и
через какой-нибудь час Ванька будет дома. Они этого как-то не могли понять.
- Из-за какого-то дурака ты себе здоровье не хочешь по­править. Эх ты!
- Надо человеком быть, - с каким-то мстительным покоем, даже,
пожалуй, торжественно сказал Ванька. - Ясно?
- Ясно, ясно... Зря порешь горячку-то, зря.
- Ты бы полтинник сунул ему, этому красноглазому, и все было бы в
порядке. Чего ты?
Ванька весело со всеми попрощался, пожелал всем здо­ровья и с легкой
душой поскакал вниз.
Надо было еще взять внизу свою одежду. А одежду выда­вал как раз этот
Евстигнеев. Он совсем не зло посмотрел на Ваньку и с сожалением даже сказал:
- Выгнали? Ну вот...
А когда выдавал одежду, склонился к Ваньке и сказал негромко, с
запоздалым укором:
- Ты бы ему копеек пятьдесят дал, и все - никакого шу­му не было бы.
Молодежь, молодежь... Неужели трудно дога­даться?
- Надо человеком быть, а не сшибать полтинники, - опять важно сказал
Ванька. Но здесь, в подвале, среди мно­жества вешалок, в нафталиновом душном
облаке, слова эти не вышли торжественными; Евстигнеев не обратил на них
внимания.
- Ботинки эти? Твои?
- Мои.
- Не долечился и едешь...
- Дома долечусь.
- До-ома! Дома долечисся...
- Будь здоров, Иван Петров! - сказал Ванька.
- Сам будь здоров. Попросил бы врача-то... может, оставют. Зря
связался с этим дураком-то.
Ванька не стал ничего объяснять Евстигнееву, а поспе­шил к матери,
которая небось сидит возле красноглазого и плачет.
И так и было: мать сидела на скамеечке за вахтером и вы­тирала
полушалком слезы. Красноглазый стоял возле своей тумбочки, смотрел в коридор
- на прострел. Стоял прямо, как палка. У Ваньки даже сердце заколотилось от
волнения, когда он увидел его. Он даже шаг замедлил - хотел напос­ледок
что-нибудь сказать ему. Покрепче. Но никак не нахо­дил нужное.
- Будь здоров! - сказал Ванька. - Загогулина.
Красноглазый моргнул от неожиданности, но головы не повернул - все
смотрел вдоль своей вахты.
Ванька взял материну сумку, и они пошли вон из хваленой-прехваленой
горбольницы, где, по слухам, чуть ли не рак вылечивают.
- Не плачь, - сказал Ванька матери. - Чего ты?
- Нигде ты, сынок, как-то не можешь закрепиться, - сказала мать свою
горькую думу. - Из ФЗУ тада тоже...
- Да ладно!.. Вались они со своими ФЗУ. Еще тебе одно скажу: не проси
так никого, как давеча этого красношарого просила. Никогда никого не проси.
Ясно?
- Много так сделаешь - не просить-то!
- Ну... и так тоже нельзя. Слушать стыдно.
- Стыдно ему!.. Мне вон счас гумажки собирать на пен­сию - побегай-ка
за имя, да не попроси... Много соберешь?
- Ладно, ладно... - мать никогда не переговорить. - Как там,
дома-то?
- Ничо. У себя-то будешь долеживать?
- Та-а... не знаю, - сказал Ванька. - Мне уже лучше. Че­рез
некоторое время они сели у вокзала в автобус и поехали домой.