Василий Макарович
Шукшин

Хозяин бани и огорода

В субботу, под вечерок, на скамейке перед домом сидели два мужика,
два соседа, ждали баню. Один к другому пришел помыться, потому что свою
баню ремонтировал. Курили. Было тепло, тихо. По деревне топились бани:
пахло горьковатым банным дымком.
- Кизяки нынче не думаешь топтать? - спросил тот, который пришел по-
мыться, помоложе, сухой, скуластый, смуглый.
- На кой они мне...- лениво, не сразу ответил тот, который постарше.
Он смотрел в улицу, но ничего там не высматривал, а как будто о чем-то
думал, может, вспоминал.
- А я не знаю, что делать. Топтать, что ли...
- Наплавь из острова да топи.
- Не знаю, что делать... Может, правда, наплавить.
- Конечно,
- Ты будешь плавить?
- Я, может, угля куплю. Посмотрю.
- Наверно, наплавлю. Неохота этими кизяками заниматься.
Тот, что постарше, спокойный, грузный, бросил под ногу окурок, затоп-
тал. Посмотрел задумчиво в землю и поднял голову...
- Хошь расскажу, как меня хоронить будут? - Чуть сощурил глаза в ус-
мешке.
- О! - удивился сухой, смуглый.- Ты что?
- Хошь?
- А чего ты... помирать-то собрался?
- Да не собрался. Я туда не тороплюсь. Но я в точности знаю, как меня
хоронить будут. Рассказать?
- Во, елки зеленые! Мысли у тебя. Чего ты? - еще спросил тот, помоло-
же.
- Значит, будет так: помер. Ну, обмыли - то-се, лежу в горнице, руки
вот так...- Рассказчик показал, как будут руки. Он говорил спокойно, в
маленьких умных глазах его мерцала веселинка.- Жена плачет, детишки то-
же... Люди стоят. Ты, например, стоишь и думаешь: "Интересно, позовут на
поминки или нет?"
- Ну, слушай! - обиделся смуглый.- Чего уж так?
- Я в шутку,- сказал рассказчик. И продолжал опять серьезно: - Ты бу-
дешь стоять и думать: "Чего это Колька загнулся? Когда-нибудь и я тоже
так..."
- Так все думают.
- Жена будет причитать: "Да родимый ты наш, да на кого же ты нас ос-
тавил?! Да ненаглядный ты наш, да сокол ты наш ясный". Сроду таких слов
не говорят, а как помрет человек, так начинают: "сокол", "голубь".,, По-
чему так?
- Ну, напоследок-то не жалко. А еще приговаривают: "ноженьки", "ру-
ченьки", "головушка". "Ох, да отходил ты своими ноженьками по этой го-
ренке". А у кого есть сорок пятый размер - тоже ноженьки!
- Это потому, что в этот момент жалко. Кого жалеют, тот кажется ма-
леньким.
- Ну а дальше?
- Дальше понесли хоронить. Оркестр в городе наняли за шестьдесят руб-
лей. Тут, значит, скинутся: тридцать рублей сама заплатит, тридцать - с
моих выжмет, А на кой он мне черт нужен, оркестр? Я же его все равно не
слышу.
- Друг перед другом выхваляются. Одни схоронили с оркестром, другие,
глядя на них, тоже. Лучше бы эти деньги на поминки пустить...
- Во, я и говорю: кто про что, а ты про поминки.- Рассказчик засмеял-
ся негромко. Молодой не засмеялся.
- Но когда сядут и хорошо помянут - поговорят про покойного, повспо-
минают - это же дороже, чем один раз пройдут поиграют. Ну и что поигра-
ли? Ты же сам говоришь: "На кой он мне?"
- Тут дело не в покойнике, а в живых. Им же тоже надо показать, что
они... уважали покойного, ценили. Значит, им никаких денег не жалко...
- Не жалко! Что, у твоей жены шестидесяти рублей не найдется?
- Найдется. Ну и что?
- Чего же она будет с твоей родни тридцать рублей выжимать на ор-
кестр? Заплати сама, и все, раз уважаешь. Чего тут скидываться-то?
- Я же не скажу ей из гроба: "Заплати сама!"
- Из гроба... Они при живых-то что хотят, то и делают. Власть дали!
Моей девчонке надо глаза закапывать, глаза что-то разболелись... Ну, та
плачет, конечно, когда ей капают,- больно. А моя дура орет на нее. Я
осадил разок, она на меня, А у меня вся душа переворачивается, когда
девчонка плачет, я не могу.
- Но капать-то надо.
- Да капать-то капай, зачем ругаться-то на нее? Ей и так больно, а
эта орет стоит "не плачь!". Как же не плакать?
- Да...- Николаю, рассказчику, охота дальше рассказывать, как его бу-
дут хоронить.- Ну, слушай. Принесли на могилки, ямка уже готова...
- Ямку-то я копать буду. Я всем копаю.
- Наверно...
- Я Стародубову Ефиму копал... Да не просто одну могилку, а сбоку еще
для старухи его подкапывал. А они меня даже на поминки не позвали. Глав-
ное, я же сам напросился копать-то: я любил старика. И не позвали. По-
нял?
- Ну, они издалека приехали, сын-то с дочерью, чего они тут знают:
кто копал, кто не копал...
- Те не знали, а что, некому подсказать было? Старуха знала... Нет,
это уж такие люди. Два рубля суют мне... Хотел матом послать, но, думаю,
горе у людей...
- А кто совал-то?
- Племянница какая-то Ефимова. Тоже где-то в городе живет. Ну, распо-
ряжалась тут похоронами. Подавись ты, думаю, своими двумя рублями, я
лучше сам возьму пойду красненькой бутылку да помяну один. Я уважал ста-
рика...
- Так, а чего ты? Взял эти два рубля да пошел купил себе...
- Да я же не за деньги копал! Я говорю: уважал старика, мы вместе
один раз тонули. Я пас колхозных коров, а он своих двух телков пригнал.
И надумали мы их в Сухой остров перегнать - там трава большая в кустах и
не жарко. Погнали, а его телка-то сшибло водой. Он за телком, да сам
хлебнул. Я кой старика-то вытаскивал, телка нашего на дресву оттащило.
Из старика вода полилась, очухался, он и маячит мне: телка, мол, спасай,
я ничего...
- Спасли? Телка-то.
- Спасли. Хороший был старик. Добрый. Мне жалко его.
- Я его мало знал. Знал, но так... Он долго хворал?
- Нет. У него сперва отнялись ноги... Его в больницу. А он застеснял-
ся, что там надо нянечку каждый раз просить... Заталдычил; "Везите до-
мой, дома помру". Интеллигент нашелся - няньку стыдно просить. Она за
это деньги получает, оклад.
- Ну, каждый раз убирать за имя - это тоже...
- А как же теперь? Он и так уж старался поменьше исть, молоком
больше... Но ведь все же живой пока человек. Как же теперь?
- Оно, конечно.
- Может, полежал бы в больнице, пожил бы еще...
- Его без оркестра хоронили?
- Какой оркестр! Жадные все, как... Сын-то инженером работает, мог
бы... Ну, копейка на учете.
- Да старику-то, если разобраться, на кой он, оркестр-то? - сказал
рассказчик, хозяин бани.
- А тебе?
- Чего?
- Тебе нужен?
- И мне не нужен.
- Никому не нужен, но все же хоронют с оркестром. Не покойник же его
заказывает, живые, сам говоришь. Любили бы отца, заказали бы. Жадные.
- Бережливые,- поправил хозяин бани.
Смуглый посмотрел на рассказчика... Понимающе кивнул головой.
- Вот и про себя скажи: я не жадный, а бережливый. А то - "не надо
оркестра, я его все равно не слышу". Скажи уж: денег жалко. Чего рассу-
соливать-то? Я же вас знаю, что ты, что Кланька твоя - два сапога пара.
Снегу зимой не выпросишь.
Рассказчик помолчал на это... Игранул скулами. Заговорил негромко, с
напором:
- Легко тебе живется, Иван. Развалилась баня, ты недолго думая пошел
к соседу мыться. Я бы сроду ни к кому не пошел, пока свою бы не почи-
нил... И ты же ходишь прославляешь людей по деревне: этот жадный, тот
жадный, Какой же я жадный: ты пришел ко мне в баню, я тебе ни слова не
говорю: иди мойся. И я же жадный! Привыкли люди на чужбинку жить...
Иван достал пачку "Памира". Закурил. Усмехнулся своим мыслям, покачал
головой:
- Вот видишь, из тебя и полезло, Баню пожалел...
- Не баню пожалел, а... свою надо починить. Что же вы, так и будете
по чужим баням ходить?
- Ты же знаешь, мне не на че пока тесу купить,
- Да у тебя сроду не на че! У тебя сроду денег нет. Как же у дру-
гих-то есть? Потому что берегут ее, копейку-то. А у тебя чуть завелось
лишка, ты их скорей торописся загнать куда-нибудь. Баян сыну купил!..
Хэх!
- А что тут плохого? Пускай играет.
- Видишь, ты хочешь перед людями выщелкнуться, а я, жадный, должен
для тебя баню топить, На баян он нашел денег, а на тес - нету.
- Мда-а,,. Тьфу! Не нужна мне твоя баня, гори она синим огнем! - Иван
поднялся.- Я только хочу тебе сказать, куркуль: вырастут твои дети, они
тебе спасибо не скажут, Я проживу в бедности, но своих детей выучу, вы-
веду в люди... Понял?
"Куркуль" не пошевелился, только кивнул головой, как бы давая знать,
что он понял, принял, так сказать, к сведению.
- Петька твой начал уж потихоньку выходить в люди. Сперва пока в ого-
роды.
- Как это?
- Морковка у меня в огороде хорошая - ему глянется...
- Врешь ведь? - не поверил Иван.
- А спроси у него. Еще спроси: как ему та хворостина? Глянется, нет?
И скажи: в другой раз не хворостину, а бич конский возьму...- Сидящий
снизу нехорошо, зло глянул на стоящего,- А то вы, я смотрю, добрые-то за
чужой счет в основном. А чужая кобыла, знаешь, лягается. Так и передай
своему баянисту,
Иван, изумленный силой взгляда, каким одарил его хозяин бани и огоро-
да, некоторое время молчал.
- Да-а,- сказал он,- такой правда за две морковки изувечит.
- Свою надо иметь. Мои на баяне не усеют, зато в чужой огород не по-
лезут.
- А ты сам в детстве не лазил?
- Нет. Меня отец на баяне не учил, а за воровство руки выламывал.
- Ну и зверье же!
- Зверье не зверье, а парнишке скажи: бич возьму. Так уделаю, что ле-
жать будет. Жалуйтесь потом...
- Тьфу! - Иван повернулся и пошел домой. Изрядно отшагал уже, обер-
нулся и сказал громко: - Вот тебе-то я ее не буду копать! И помянуть не
приду...
Хозяин бани и огорода смотрел на соседа спокойными презрительными
глазами. Видно, думал, как покрепче сказать: Сказал:
- Придешь. Там же выпить дадут... как же ты не придешь. Только позва-
ли бы - придешь.
- Нет, не приду! - серьезно, с угрозой сказал Иван.
- А чего ты решил, что я помираю? Я еще тебя переживу. Переживу, Ва-
ня, не горюй.
- Куркуль.
- Иди музыку слушай. Вальс "Почему деньги не ведутся".- Хозяин бани и
огорода засмеялся. Бросил окурок, поднялся и пошел к себе в ограду.