Василий Макарович
Шукшин

Владимир Семеныч из мягкой секции

Владимир Семеныч Волобцов здорово пил, так пил, что от него ушла жена.
В один горький похмельный день он вдруг обнаружил, что его предали. Ужасное
чувство: были слова, слезы, опять слова, и вот - один. Нет, конечно,
род­ные в городке, знакомые есть, но мы знаем, что все эти род­ные и
знакомые - это тоже слова, звуки: "Петр Николаич", "Анна Андреевна", "Софья
Ивановна..." За этими звука­ми - пустота. Так, по крайней мере, было у
Владимира Семеныча: никогда эти люди для него ничего не значили.
Владимир Семеныч не на шутку встревожился, очутив­шись в одиночестве.
Что делать? Как жить? Но когда пер­вый ошеломляющий вал прокатил над
головой, муть, под­нятая в душе Владимира Семеныча, осела, осталось одно
едкое мстительное чувство.
"Так? - думал Владимир Семеныч. - Вы так? Хорошо! Посмотрим, как ты
дальше будешь. Как говорится, посмот­рим, чей козырь старше. Не прибежишь ли
ты, голубушка, снова сюда да не попросишь ли Вовку-глота принять тебя".
И Владимир Семеныч бросил пить. Так бывает: вошел клин в сознание -
стоп! Вся жизнь отныне сама собой подчинилась одной мысли: так поставить
дело, чтобы пре­подобная Люсенька (жена) пришла бы и бухнулась в ноги -
молить о прощении или, чтобы она там, где она обитает, с отчаяния полезла бы
в петлю.
"Ты смотри! - с возмущением думал Владимир Семе­ныч. - Хвост дудкой
- и поминай как звали! Нет, милая, так не бывает. Не тебе, крохоборке,
торжествовать надо мной победу!"
Владимир Семеныч работал в мебельном магазине, в сек­ции мягкой мебели.
Когда он давал кому-нибудь рабочий телефон, он так и говорил:
- Спрашивайте Владимира Семеныча из мягкой секции.
Работать Владимир Семеныч умел: каждый месяц имел в кармане, кроме
зарплаты. Люди бросились красиво жить, понадобились гарнитуры, гарнитуров не
хватало - башка есть на плечах, будешь иметь в кармане. Владимир Семенович
имел башку на плечах, поэтому имел в кармане. Но раньше он много денег
пускал побоку, теперь же стал впол­не бессовестный и жадный: стал
немилосердно обирать по­купателей, стал сам покупать ценности, стал богато
одевать­ся. Он знал, что Люсенька никуда из городка не уехала, живет у одной
подруги. То обстоятельство, что она не пода­вала на развод и не делила
квартиру, вселяло поначалу уверенность, что она вернется. Но проходили
недели, месяцы... Два с половиной месяца прошло, а от нее ни слуху ни духу.
А ведь слышала же, конечно, что Владимир Семеныч бро­сил пить, ходит
нарядный, покупает дорогие вещи. Зна­чит?..
"Значит, нашла любовника, - горько и зло думал Влади­мир Семеныч. -
Зараза. Ну ладно!"
И Владимир Семеныч решил тоже показать, что он не лыком шит, решил
показать, что его козырь старше. Он был человек расторопный.
Сперва появилась Валя с сырзавода, белозубая, с голубы­ми глазами. Она
была из деревни, почтительная, это по­нравилось Владимиру Семенычу. Раза два
они с Валей хо­дили в кино, потом Владимир Семеныч пригласил ее к себе
домой. В воскресенье. Прибрался дома, расставил на столе шампанское (для
Вали), конфеты, грецкие орехи, яблоки... И поехал за Валей.
В общежитие к ней он доехал на трамвае, а обратно по­шли пешком: чтобы
все видели и передали Люське.
Шли с Валей под ручку, нарядные, положительные.
- Меня тут некоторые знают, - предупредил Владимир Семеныч, - могут
окликнуть... позвать куда-нибудь...
- Куда позвать? - не поняла Валя.
- В пивную. Не надо обращать внимания. Ноль внима­ния. Я их больше не
знаю, оглоедов. Чужбинников. Злятся, что я бросил пить... А чего злиться?
Нет, злятся. Могут провокацию устроить - не надо обращать внимания.
- А самого-то не тянет больше к ним? - спросила Валя.
- К ним?! Я их презираю всех до одного!
- Хорошо. Молодец! - от всего сердца похвалила Ва­ля. - Это очень
хорошо! Теперь - жить да радоваться.
- Я и так пропустил сколько времени! Я бы уж теперь завсекцией был.
- Еще пока опасаются?
- Чего опасаются? - не понял Владимир Семеныч.
- Завсекцией-то ставить. Пока опасаются?
- Я думаю, уже не опасаются. Но дело в том, что у нас завсекцией -
старичок, он уже на пенсии, но еще работает, козел. Ну, вроде того, что -
неудобно его трогать. Но, ду­маю, что внутреннее решение они уже приняли:
как только тот уйдет, я занимаю его место.
Пошли через городской парк.
Там на одной из площадок соревновались городошники. И стояло немного
зрителей - смотрели.
Владимир Семеныч и Валя тоже минут пять постояли.
- Делать нечего, - сказал Владимир Семеныч, трогаясь дальше в путь.
- А у вас, Владимир Семеныч, я как-то все не спрошу: родные-то здесь
же живут? - поинтересовалась Валя.
- Здесь! - воскликнул не без иронии Владимир Семе­ныч. - Есть дяди,
два, три тетки... Мать с отцом померли. Но эти... они все из себя строят,
воображают, особенно ко­гда я злоупотреблял. У нас наметилось отчуждение, -
Вла­димир Семеныч говорил без сожаления, а как бы даже по­смеивался над
родными и сердился на них. - Обыватели. Они думают, окончили там... свои...
Мещане! Я же не маль­чик им, понимаешь, которого сперва можно не допускать к
себе, потом, видите ли, допустить. У меня ведь так: я мол­чу-молчу, потом
как покажу зубы!.. Эта моя дура тоже дума­ет, что я за ней бегать стану.
Шутить изволите! Если у меня в жизни вышел такой кикс, то я из него найду
выход, - Вла­димир Семеныч очень гордился, что бросил пить, его пря­мо
распирало. - Посмотрим через пару лет, как будут жить они, а как я.
Крохоборы. Я через месяц себе "Роджерс" (гар­нитур такой, югославский)
приволоку: обещали завезти штук семь. Мы уже распределили, кому первые три
пойдут... Две тысячи сто семьдесят рэ. Через месяц они у меня будут. Видела
когда-нибудь "Роджерс"?
- Нет. Мебель такая?
- Гостиная такая, особенно стенка шикарная. А "Россарио" видела?
- Нет.
- У меня стоит "Россарио", счас посмотришь. Всего де­вять штук в
городе.
- Гляди-ка! - удивилась Валя.
- Им во сне не снились такие гарнитуры. От "Роджерса" они вообще
офигеют. Жить надо уметь, господа присяжные заседатели! - воскликнул
Владимир Семеныч, ощутив при­лив гордого чувства. - Меня почему и пить-то
повело: чего ни возьмусь сделать, - все могу! Меня даже из других горо­дов
просят: "Достань холодильник "ЗИЛ", или "Достань дубленку". Ну, естественно,
каждый старается угостить... У меня душа добрая: я уважительный тон хорошо
чувствую. И вот это сознание - это я все могу - привело меня к
зло­употреблению. Я и работал, как конь, и пил, разумеется.
Валя засмеялась.
- А? - сказал довольный Владимир Семеныч. - Что смеешься?
- Да вы прямо уж... всю правду про себя.
- А чего?! - опять воскликнул Владимир Семеныч. Ему было легко с
Валей. - Я всегда так. Если я хочу Люське фитиля вставить, я не скрываю:
вставлю. Она надеется, что комнату у меня оттяпает? Пусть. Я все равно себе
коопера­тивную буду строить, но пусть она попробует разменять двухкомнатную
на две однокомнатные. Я же в коопера­тив-то не подам, пока нас не разделят,
а как разделят, сразу подаю в кооператив. Вот тогда она узнает: подселят ей
ка­ких-нибудь пенсионеров, они ей покажут тинь-тили-ли. Будь спок, милая: я
все сделаю по уму.
Дома у себя Владимир Семеныч чего-то вдруг засуетил­ся, даже как будто
заволновался.
- Ну-с... вот здесь мы и обитаем! - шумно говорил он. - Не хоромы,
конечно, но, как говорит один мой кол­лега, я под этой работой подписываюсь.
Как находишь?
- Хорошо, - похвалила Валя. - Очень даже хорошо!
Владимир Семеныч снял с нее плащ-болонью, при этом почему-то не смотрел
ей в глаза (может, грех затевал), уса­дил в креслице, к креслицу пододвинул
журнальный сто­лик... На столике было много разных журналов с картин­ками.
- Прошу... полистай пока. Как тебе "Россарио"?
- Какой "Россарио"?
- На чем сидишь-то! - воскликнул Владимир Семеныч со смехом. -
Кресло-то из "Россарио". А вот - стенка. Гарнитур "Россарио". Финский.
Тысяча двести.
- Так, а зачем же еще какой-то?
- Надо дожимать. Но "Роджерс" здесь не появится, по­ка нас с Люськой
не разделят: нема дурных. Посиди, я пока кофе себе сготовлю, - и Владимир
Семеныч поспешил на кухню готовить кофе. Но и оттуда все говорил. Громко. -
У тебя родных много в деревне?
- Много, - отвечала Валя.
- Вот эти родственнички!.. - кричал из кухни Владимир Семеныч. -
Да?! Как грибов!.. А коснись чего-нито - нико­го! Да?
Валя ничего на это не сказала, листала журнал.
- Как находишь журналы?! - опять закричал Владимир Семеныч.
- Хорошие.
- По тематике подбирал! Обрати внимание: все жмут на уют.
- А?
- Уют подчеркивают!
- Да... - сказала Валя.
- Не находишь, что в квартире, - кричал Владимир Се­меныч, - не
хватает заботливой женской руки?!
Валя не знала, что на это говорить.
- Да бог ее знает...
- А?!
- Не знаю!
- Явно не хватает! - Владимир Семеныч появился в комнате с подносом в
руках. На подносе - медный сосудец с кофе, малые чашечки. - Жить тем не
менее надо краси­во, - сказал он. - Прошу: сядем рядком, потолкуем
лад­ком.
Сели к столу, где стояла бутылка шампанского, стояли вазы с конфетами,
с орехами, с печеньем. Владимир Семе­ныч нагнулся вбок куда-то и что-то
такое включил - щелк­нуло. Музыку, оказывается: в комнату полились грустные
человечнейшие звуки.
- "Мост Ватерлоо", - сказал Владимир Семеныч тихо. И смело посмотрел
в глаза девушке: - Как находишь?
- Хорошая, - сказала Валя. И чуть покраснела от взгля­да Владимира
Семеныча.
Зато Владимир Семеныч осмелел вполне. Он говорил и откупоривал
шампанское, наливал шампанское в фужер и говорил...
- Я так считаю: умеешь жить - живи, не умеешь - пе­няй на себя. Но,
кроме всего прочего, должен быть вкус, по­тому что... если держать,
например, две коровы и семна­дцать свиней - это тоже считается хорошо.
Должен быть современный уровень - во всем. Держи, но пока не пей: мы на
брудершафт выпьем. Я себе кофе налью.
- Как это? - спросила Валя.
- На брудершафт-то? А вот так вот берутся... Дай руку. Вот так берут,
просовывают... - Владимир Семеныч пока­зал. - Так? И - выпивают.
Одновременно. Мм? - Влади­мир Семеныч близко заглянул опять в глаза Вале.
- Мм? - губы его чуть дрожали от волнения.
- Господи!.. - сказала Валя. - Для чего так-то?
- Ну, происходит... тесное знакомство. Уже тут... со­знаются друг
другу. Некоторый союз. Мм?
- Да что-то мне... как-то... Давайте уж прямо выпьем.
- Да нет, зачем же прямо-то? - Владимир Семеныч хо­тел улыбнуться, но
губы его свело от волнения, он только покривился. И глотнул. - Мм? Зачем
прямо-то? Дело же в том, что тут образуется некоторый союз... И скрепляется
поцелуем. Я же не в Карачарове это узнал, - Владимир Се­меныч опять
глотнул. - Мм?
- Да ведь неспособно так пить-то!
- Да почему же неспособно?! - Владимир Семеныч придвинулся ближе, но
у него это вышло неловко, он рас­плескал кофе из чашечки. - Вовсе даже
способно. Почему неспособно-то? Поехали. Музыка такая играет... даже жал­ко.
Неужели у тебя не волнуется сердце? Не волнуется?
- Да бог ее знает... - Вале было ужасно стыдно, но она хотела
преодолеть этот стыд - чтобы наладился этот со­временный уровень, она
хотела, чтобы уж он наладился, черт с ним совсем, ничего не поделаешь -
везде его требу­ют. - Волнуется, вообще-то. А зачем говорить-то про это?
- Да об этом целые тома пишут! - воскликнул ободрен­ный Владимир
Семеныч. - Поэмы целые пишут! В чем де­ло? Ну? Ну?.. А то шампанское
выдыхается.
- Да давай прямо выпьем! - сказала Валя сердито. Ни­как она не могла
развязаться. - Какого дьявола будем косо­бочиться?
- Но образуется же два кольца... - Владимир Семеныч растерялся от ее
сердитого голоса. - Зачем же ломать традицию? Музыка такая играет... Мы ее
потом еще разок за­ведем. Мм?
- Да не мычи ты, ну тя к черту! - вконец чего-то обозли­лась Валя. -
Со своей музыкой... Не буду я так пить. Ото­двинься. Трясется сидит, как...
- Валя сама отодвинулась. И поставила фужер на стол.
- Выйди отсюда, - негромко, зло сказал Владимир Се­меныч. - Корова.
Дура.
Валя не удивилась такой чудовищной перемене. Встала и пошла надевать
плащ. Когда одевалась, посмотрела на Владимира Семеныча.
- Корова, - еще сказал Владимир Семеныч.
- Ну-ка!.. - строго сказала Валя. - А то я те пообзываюсь тут!
Сам-то... слюнтяй.
Владимир Семеныч резко встал... Валя поспешно вышаг­нула из квартиры.
Да так крепко саданула дверью, что от стены над косяком отвалился кусок
штукатурки и неслыш­но упал на красный коврик.
- Корова, - еще раз сказал Владимир Семеныч. И стал убирать со стола.
После этого Владимир Семеныч долго ни с кем не знако­мился. Потом
познакомился с одной... С Изольдой Вик­торовной. Изольда Викторовна покупала
дешевенький гар­нитур, и Владимир Семеныч познакомился с ней. Она тоже
разошлась с мужем, и тоже из-за водки - пил мужик. Вла­димир Семеныч
проявил к ней большое сочувствие, помог отвезти гарнитур на квартиру. И там
они долго беседовали о том, что это ужасно, как теперь много пьют. Как
взбеси­лись! Семьи рушатся, судьбы ломаются... И ведь что удиви­тельно: не с
горя пьют, какое горе! Так - разболтались.
Изольда Викторовна, приятная женщина лет тридцати трех - тридцати
пяти, слушала умные слова Владимира Се­меныча, кивала опрятной головкой... У
нее чуть шевелился кончик аккуратного носика. Она понимала Владимира
Се­меныча, но самой ей редко удавалось вставить слово - го­ворил Владимир
Семеныч. А когда ей удавалось немного по­говорить, кончик носа ее заметно
шевелился, на щеках образовывались и исчезали, образовывались и исчезали
ямочки, и зубки поблескивали белые, ровные. Владимир Семеныч под конец очень
растрогался и сказал:
- У меня один родственничек диссертацию защитил - собирает банкет:
пойдемте со мной? А то я тоже... один, как столб, извините за такое
сравнение.
И Владимир Семеныч поведал свою горькую историю: как он злоупотреблял
тоже, как от него ушла жена... И так у него это хорошо - грустно - вышло,
так он откровенно все рассказал, что Изольда Викторовна посмеялась и
согласи­лась пойти с ним на банкет. Владимир Семеныч шел домой чуть не
вприпрыжку - очень ему понравилась женщина. Он все видел, как у нее
шевелится носик, губки шевелятся, щечки шевелятся - все шевелится, и зубки
белые поблески­вают.
"Да такая умненькая! - радостно думал Владимир Семе­ныч. - Вот к
ней-то "Роджерс" подойдет. Мы бы с ней организовали славное жилье".
Было воскресенье. Владимир Семеныч шел с Изольдой Викторовной в
ресторан. Хотел было взять ее под ручку, но она освободилась и просто
сказала:
- Не нужно.
Владимир Семеныч хотел обидеться, но раздумал.
- Я вот этого знаю, - сказал он. - Только не огля­дывайтесь. Потом
оглянетесь.
Прошли несколько.
- Теперь оглянитесь.
Изольда Викторовна оглянулась.
- В шляпе, - сказал Владимир Семеныч. - С портфе­лем.
- Так... И что?
- Он раньше в заготконторе работал. Мы как-то были с ним в доме отдыха
вместе, ну, наклюкались... Ну, надо же что-то делать! Он говорит: "Хочешь,
сейчас со второго эта­жа в трусах прыгну?" Струков его фамилия... вспомнил.
- Ну?
- Прыгнул. Разделся до трусов и прыгнул. На клумбу цветочную. Ну,
конечно, сообщили на работу. Приходил потом ко мне: "Напиши как свидетель,
что я случайно со­рвался".
- И что вы?
- Что я, дурак, что ли? Он случайно разделся, случайно залез на
подоконник, случайно закричал: "Полундра!" Я говорю: "Зачем "полундру"-то
было кричать? Кто же нам после этого поверит, что "случайно"?" По-моему,
перевели куда-то. Но ничего, с портфелем ходит... Мы, когда встре­чаемся,
делаем вид, что не знаем друг друга. А в одной ком­нате жили.
- Дурак какой, - сказала Изольда Викторовна. - Со второго этажа...
Мог же голову свернуть.
- Не дурак, какой он дурак. Это, так называемые, духари: геройство
свое показать. Я, если напивался, сразу под стол лез...
- Под стол?
- Не специально, конечно, но... так получалось. Я очень спокойный по
натуре, - Владимир Семеныч, сам того не замечая, потихоньку хвалил себя, а
про "Роджерс" и "Россарио" молчал - чуял, что не надо. Изольда Викторовна
ра­ботала библиотекарем, Владимир Семеныч работу ее ува­жал, хоть понимал,
что там платят гроши.
В ресторане для банкета был отведен длинный стол у сте­ны.
Приглашенные, некоторые, уже сидели. Сидели чинно, прямо. Строго и
неодобрительно поглядывали на малые столики в зале, за которыми выпивали,
кушали, беседова­ли... Играла музыка, маленький толстый человек пел на
воз­вышении песню не по-русски.
- Вон та, в голубом платье... - успел сообщить Влади­мир Семеныч,
пока шли к столу через зал, - с ней опасай­тесь насчет детского воспитания
спорить: загрызет.
- Что такое? - испугалась Изольда Викторовна.
- Не бойтесь, но лучше не связывайтесь: она в детском садике работает,
начальница там какая-то... Дура вооб­ще-то.
Владимир Семеныч широко заулыбался, с достоинством поклонился всем и
пошел здороваться и знакомить Изоль­ду Викторовну.
На Изольду Викторовну смотрели вопросительно и стро­го. Некоторые даже
подозрительно. Она смутилась, расте­рялась... Но когда сели, Владимир
Семеныч горячо зашептал ей:
- Умоляю: выше голову! Это мещане, каких свет не ви­дел. Тут одна
показуха, один вид, внутри - полное убоже­ство. Нули круглые сидят.
- Может, нам уйти лучше?
- Зачем? Посидим... Любопытно.
Получилось вообще-то, что они сидят напротив на­чальницы из детсадика,
а по бокам от них - пожилые и то­же очень строгие, больше того -
презирающие всех, кто в тот вечер оказался в ресторане. Они смотрели в зал,
перего­варивались. Делали замечания. Не одобряли они все это, весь этот шум,
гам, бестолковые выкрики...
- А накурено-то! Неужели не проветривается?
- Дело не в этом. Здесь же специально сидят, одурмани­вают себя -
зачем же проветривать?
- А вон, во-он - молоденькая!.. Во-он, хохочет-то. Заливается!
- С офицером-то?
- Да. Как хохочет, как хохочет!.. Будущая мать.
- Почему будущая? У них теперь это рано...
- Это вы меня спросите! - воскликнула полная жен­щина в голубом. - Я
как раз наблюдаю... результаты этого смеха.
- А где же наш диссертант-то? - спросил Владимир Семеныч.
- За руководителем поехал.
- За генералом, так сказать?
Не поняли:
- За каким генералом?
- Ну, за руководителем-то... Я имею в виду Чехова, - Владимир Семеныч
повернулся к Изольде Викторовне: - У него руководитель - известный
профессор в городе, я ему "Россарио" доставал. Я его называю - генерал, в
перенос­ном смысле, разумеется. Вам не хочется поговорить с кем-нибудь?
Может, пошутили бы... А то как-то неудобно мол­чать.
- Я не знаю, о чем тут говорить, - сказала Изольда Вик­торовна. -
Мне все же хочется уйти.
- Да ничего! Надо побыть... Можно алкоголиков покри­тиковать - они
это любят. Медом не корми, дай...
- Нет, не сумею. Надо уйти.
- Да почему?! - с сердцем воскликнул Владимир Семе­ныч. - Ну, что уж
так тоже: уйти, уйти! Уйти мы всегда успеем, - Владимир Семеныч
спохватился, что отчитывает милую женщину, помолчал и добавил мягко, с
усмешкой: - Не торопитесь, я же с вами. В случае чего я им тут фитиля
вставлю.
Изольда Викторовна молчала.
А вокруг говорили. Подходили еще родственники и зна­комые нового
кандидата, здоровались, усаживались и вклю­чались в разговор.
- Кузьма Егорыч! - потянулся через стол Владимир Се­меныч к пожилому,
крепкому еще человеку. - А, Кузьма Егорыч!.. Не находите, что он слишком
близко к микрофо­ну поет?
- Кто? - откликнулся Кузьма Егорыч. - А, этот... На­хожу. По-моему,
он его сейчас скушает.
- Кого? - не поняли со стороны.
- Микрофон.
Ближайшие, кто расслышал, засмеялись.
- Сейчас вообще мода пошла: в самый микрофон петь. Черт знает что за
мода!
- Ходят с микрофоном! Ходит и поет. Так-то можно петь.
- Шаляпин без микрофона пел!
- Ну, взялись, - негромко, с ехидной радостью сказал Владимир Семеныч
своей новой подруге. - Сейчас этого... с микрофоном вместе съедят.
- То - Шаляпин! Шаляпин свечи гасил своим басом, - сказал пожилой.
Так сказал, как если бы он лично знавал Шаляпина и видел, как тот "гасил
свечи".
- А вот и диссертант наш! - заволновались, задвигались за столом.
По залу сквозь танцующих пробирались мужчина лет со­рока, гладко
бритый, в черном костюме и в пышном галсту­ке, и с ним - старый, несколько
усталый, наверно, профес­сор.
Встали навстречу им, захлопали в ладоши. Женщина в голубом окинула
презрительным взглядом танцующих без­дельников.
- Прошу садиться! - сказал кандидат.
- А фасонит-то! - тихо воскликнул Владимир Семе­ныч. - Фасонит-то!..
А сам небось на трояки с грехом попо­лам вытянул. Фраер.
- Боже мой! - изумилась Изольда Викторовна. - Отку­да такие слова!..
Зачем это?
- Тю! - в свою очередь, искренне изумился Владимир Семеныч. - Да
выпивать-то с кем попало приходилось - набрался. Нахватался, так сказать.
- Но зачем же их тут произносить?
Владимир Семеныч промолчал. Но, как видно, затаил досаду.
Тут захлопали бутылки шампанского.
- Салют! - весело закричал один курносый, в очках. - За
новоиспеченного кандидата!
- Товарищ профессор, ну, как он там вообще-то? Здо­рово плавал?
Профессор неопределенно, но, в общем, вежливо пожал плечами.
- За профессора! За профессора! - зашумели.
- За обоих! И - за науку!
Кандидат стоял и нахально улыбался.
- За здоровье всех наших дам! - сказал он.
Это всем понравилось.
Выпили. Придвинулись к закуске. Разговор не прекра­щался.
- Грибки соленые или в маринаде?
- Саша, подай, пожалуйста, грибочки! Они соленые или в маринаде?
- В маринаде.
- А-а, тогда не надо, у меня сразу изжога будет.
- А селедку?.. Селедку дать?
- Селедочку? Селедочку можно, пожалуй.
- Вам подать в маринаде? - спросил Владимир Семе­ныч Изольду
Викторовну
- Можно.
- Сань, подай, пожалуйста, в маринаде! Вон - в мари­наде!
- А танцуют ничего. А?
- Слышите! Сергей уже оценил: "Танцуют ничего"!
Засмеялись.
- Подожди, он сам скоро пойдет. Да, Сергей?
- А что? И пойду!
- Неисправимый человек, этот Сергей!
- Дурак неисправимый, - уточнил Владимир Семеныч Изольде Викторовне.
- Дочка в девятый класс ходит, а он все на танцах шустрит. Вон он, в
клетчатом пиджаке.
Изольда Викторовна интеллигентно потыкала вилочкой маринованные
грибочки, которые она перед тем мелко порезала ножиком... Но Владимир
Семеныч не давал ей как следует поесть - все склонялся и говорил ей
что-нибудь. Она слушала и кивала головой.
Поднялся во весь рост курносый Сергей.
- Позвольте!
- Тише, товарищи!..
- Дайте тост сказать! Товарищи!..
- Товарищи! За дам мы уже выпили... Это правильно. Но все же,
товарищи, мы собрались здесь сегодня не из-за дам, при всем моем уважении к
ним.
- Да, не из-за их прекрасных глаз!
- Да. Мы собрались... поздравить нового кандидата, нашего Вячеслава
Александровича. Просто - нашего Сла­ву. И позвольте мне тут сегодня
скаламбурить: слава наше­му Славе!
Засмеялись и захлопали.
Курносый сел было, но тут же вскочил опять:
- И позвольте, товарищи!.. Товарищи! И позвольте так­же приветствовать
и поздравить руководителя, который на­правлял, так сказать, и всячески
помогал... и является орга­низатором и вдохновителем руководящей идеи,
которая заложена в основе. За вас, товарищ профессор!
Дружно опять захлопали.
- Трепачи, - сказал Владимир Семеныч Изольде Вик­торовне.
Изольда Викторовна тоскливо опять покивала головой.
Со всех сторон налегали на закуски и продолжали актив­но разговаривать.
Пожилой человек и человек с золотыми зубами налади­ли через стол
дружеские пререкания. А так как было шумно и гремела музыка, то и они тоже
говорили очень громко.
- Что не звонишь?! - кричал пожилой.
- А?
- Не звонишь, мол, почему?!
- А ты?
- Я звонил! Тебя же на месте никогда нету!
- А-а, тут я не виноват! "Не виновата я!"
- Так взял бы да позвонил! Я-то всегда на месте!
- А я звонил вам, Кузьма Егорыч! - хотел влезть в этот разговор
Владимир Семеныч, обращаясь к пожилому, к Кузьме Егорычу. - Вас тоже не
было на месте.
- А? - не расслышал Кузьма Егорыч.
- Я говорю, я вам звонил!
- Ну и что? А чего звонил-то?
- Хотел... это... Нам "Роджерсы" хотят забросить...
- Кузьма! А, Кузьма!.. - кричал золотозубый. Кузьма Егорыч повернулся
к нему. - Ты Протопопова встречаешь?
- Кого?
- Протопопова!
- Каждый день!
- Ну как? - спросил Владимир Семеныч Изольду Вик­торовну. - Скучно?
- Ничего, - сказала она.
- Видите, какой разгул мещанства! Взял бы всех и облил шампанским.
Здесь живут более или менее только вот эти два, которые кричат друг другу...
Остальные больше пока­зуху разводят.
- А я уж думал, тебя перевели куда-нибудь! - кри­чал Кузьма Егорыч
золотозубому. - Куда он, думаю, про­пал-то?!
- Куда перевели?
- Может, думаю, повысили его там!
- Дожидайся - повысят! Скорей - повесят!
- Ха-ха-ха!.. - густо, гулко засмеялся Кузьма Егорыч.
- Ну что, Софья Ивановна? - обратился Владимир Се­меныч к женщине в
голубом. Его злило, что ни его, ни его подругу как-то не замечают, не хотят
замечать. - Все воюе­те там, с малышами-то.
Софья Ивановна мельком глянула на него и постучала вилкой по графину.
- Товарищи!.. Товарищи, давайте предложим им нор­мальный вальс! Ну что
они... честное слово, неприятно же смотреть!
- В чужой монастырь, Софья Ивановна, со своим уста­вом...
- Да почему?! Мы же в своей стране, верно же! Давайте попросим сыграть
вальс. Молодежь!..
- Не надо, - остановил Кузьма Егорыч. - Не наше де­ло: пусть с ума
сходят.
- А вот это в корне неправильное решение! - восстала Софья Ивановна.
- Да хорошо танцуют, чего вы! - сказал человек с золо­тыми зубами. -
Был бы помоложе, сам пошел бы... подрыгался.
- Именно - подрыгался! Разве в этом смысл танца?
- Ну, еще тут смысла искать! А в чем же?
- В кра-соте! - объяснила Софья Ивановна.
- А смысл красоты в чем? - все хотел тоже поговорить Владимир
Семеныч. - А, Софья Ивановна? Если вы, допус­тим, находите, что вот этот
виноград...
- Одну минуточку, Алексей Павлыч, вы что, не соглас­ны со мной? -
требовательно спрашивала Софья Ивановна золотозубого.
- Согласен, согласен, Софья Ивановна, - сказал Алек­сей Павлыч
недовольно. - Конечно, в красоте. В чем же еще!
- Да, но в чем смысл красоты?! - вылетел опять Влади­мир Семеныч.
- Так в чем же дело? - Софья Ивановна упорно не хоте­ла замечать
Владимира Семеныча. - Алексей Павлыч!
- Ау?
- В чем же дело?!
Владимир Семеныч помрачнел.
- Пойдемте домой, - предложила Изольда Викторовна.
- Подождите. А то поймут, как позу... Ну, кретины! Кро­хоборы.
- Саша, Саш! - громко говорили за столом. - У тебя Хламов бывает?
- Вчера был.
- Как он?
- В порядке.
- Да? Устроился?
- Да.
- Довольный?
- Ничего, говорит. А чего ты о нем?
- Пойдемте домой, - опять сказала Изольда Викторов­на. Владимир
Семеныч вместо ответа постучал вилкой по графину.
- Друзья! - обратился он ко всем. - Минуточку, дру­зья!.. Давайте
организуем летку-енку! В пику этим...
- Да что они вам?! - рассердился Алексей Павлыч, золотозубый. -
Танцуют люди, нет, надо помешать.
Владимир Семеныч сел.
Помолчал и сказал негромко:
- Ох, какие мы нервные! Ах ты, батюшки!.. - взял фу­жер с вином и
выпил один.
- Что это вы? - удивленно спросила Изольда Викто­ровна.
- Какие ведь мы все... культурные, но слегка нервные! - не мог
успокоиться Владимир Семеныч. - Да? Зубы даже из-за этого потеряли.
Никто не слышал Владимира Семеныча, только Изольда Викторовна слышала.
Она со страхом смотрела на него. Владимир Семеныч еще набухал в фужер и
выпил.
- Какие мы все нервные! Да, Софья Ивановна?! - повы­сил голос
Владимир Семеныч, обращаясь к Софье Иванов­не. - Культурные, но слегка
нервные. Да?
Софья Ивановна внимательно посмотрела на Владими­ра Семеныча.
- Нервные, говорю, все! - зло сказал Владимир Семе­ныч, глядя в глаза
строгой женщины. - Все прямо изнерв­ничались на общественной работе! -
Владимир Семеныч искусственно - недобро - посмеялся.
- Что, опять? - спросила Софья Ивановна значительно и строго.
- Да вы только это... не смотрите на меня, не смотрите таким...
крокодилом-то, - сказал Владимир Семеныч. - Не смотрите - мы же не в
детсадике. Верно? Имел я вас всех в виду!
К Владимиру Семенычу повернулись, кто был ближе и слышали, как он
заговорил. Повернулись и смотрели.
- Имел, говорю, я вас всех в виду! - повторил для всех Владимир
Семеныч. - Очень уж вы умные все, как я погля­жу! Крохоборы...
- Володька! - предостерегающе сказал курносый Сер­гей.
- Что - "Володька"? Я тридцать четыре года Володька. Я вас всех имел
в виду, - Владимир Семеныч еще налил в фужер и выпил. - Вот так, - он
оглянулся - Изольды Викторовны рядом не было. Сбежала. Владимира Семеныча
пуще того злость взяла. - Я вам популярно объясняю: вы все крохоборы. Во
главе с Софьей Ивановной. А она просто дура набитая. Мне жалко ребятишек,
которыми она там командует... Вы все дураки!
Теперь все за столом молчали.
- Ду-ра-ки! - повторил Владимир Семеныч. И встал. - Мещане! Если вас
всех... все ваши данные заложить в кибер­нетическую машину и прокрутить, то
выйдет огромный нуль! Нет, вы сидите и изображаете из себя поток
информа­ции. Боже мой!.. - Владимир Семеныч скорбно всех огля­дел. - Нет,
- сказал он, - я под такой работой не подпи­сываюсь. Адью! Мне грустно.
Он вышел на улицу и стал звать:
- Изольда Викторовна! Изольдушка!.. - он думал, она где-нибудь близко
- ждет его. Но никто не отзывался. - Изольдушка!.. - еще покричал
Владимир Семеныч. И за­плакал. Выпитое вино как-то очень ослабило его. В
голове было ясно, но так вдруг стало грустно, так одиноко! Он хо­тел даже
двинуть к подруге жены, чтобы поговорить с же­ной... Но одумался.
- Нет, - говорил он сам с собой, - нет, только не это. Этого вы от
меня не дождетесь, крохоборы. Нули. Этой ра­дости я вам не сделаю.
Он шел по неосвещенной улице, как по темной реке плыл, - вольно
загребал руками, и его куда-то несло. От го­ря и одиночества хотелось орать,
но он знал и помнил, что это нельзя, это, как выражаются кандидаты, чревато
послед­ствиями.
Принесло его как раз к дому. Он вошел в опостылевшую квартиру и, не
раздеваясь, стал ломать "Россарио". Откры­вал дверцы и заламывал их ногой в
обратную сторону: двер­цы с хрустом и треском безжизненно повисали или
отвали­вались вовсе. И этот хруст успокаивал растревоженную душу, это как
раз было то, что усладило вдруг его злое, мсти­тельное чувство.
- Вот так вот... крохоборы несчастные, - приговаривал Владимир
Семеныч. - Пр-рошу!..- хр-р-ресть - еще одна дверца отвалилась и со
стуком упала на пол. - Пр-рошу!.. Мещане! - и еще одна гладкая, умело
сработанная доска валяется на полу. - Нулики! Пр-рошу!..
Но что удивительно: Владимир Семеныч ломал "Россарио" и видел, как это
можно восстановить. В мебельном ма­газине, где работал Владимир Семеныч,
работал же золотой краснодеревщик, дядя Гриша, он делал чудеса с
изуро­дованной мебелью. И опытный глаз Владимира Семеныча отмечал, где надо
будет поставить латку и пустить под мо­рилку, где, видно, придется
привернуть металлические по­лоски, чтобы было куда крепить шарнирные
устройства. Но все же дверцы Владимир Семеныч выломил все. И после этого лег
спать.